Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен" ⇐ Раскрутка

[Гость]

- Что за шум?
С чего он взял – мы общались достаточно тихо, почти любезно.
- Незваные гости? – оценил обстановку и подвыпившим соплякам. - Пошли к чертям! Да-да, к собачьим чертям бегом отсюда! Минуту даю на исполнение – время пошло.
Пидростки поплелись на выход, напоминая грешников Эль Греко.
- Вот так и живем, сопли жуем, - с грустью посетовал человек, ранее известный как председатель совета лучшего в российской республике студенческого общежития, а ныне раздавленный обстоятельствами до неузнаваемости.
Лялька плакала сидя в кровати.
Так она была красива и печальна, и таким от нее веяло горем, что у меня душа зашлась от боли. Сразу подпольный Солженицын припомнился: «Неограниченная власть в руках ограниченных людей всегда приводит к жестокости». Но разве ж я тупой домострой? Всего лишь защитил семью – а должен был отпустить тебя с этой пьяной ватагой из страны Тру-ля-ля? Вот это был бы действительно нонсенс.
Не стал утешать ее, упрекать, руководствуясь правилом - ничто так не красноречиво, как молчание. Встал у окна и смотрел на розги дождя, стегавшие стекло из темноты. Смертельно хотелось курить. И не было человека несчастнее меня. Почему? Этого даже себе не мог объяснить.
Может быть, я негодный муж и человек не очень хороший, но…. я люблю свою жену и ревную ее, и ничего не могу поделать. Как дальше жить?
Вслед за словами иссякли и мысли. На душе, будто кошки скребутся, а в голове такая картина – нож у горла и кляп во рту. Еще одна зарубка на сердце. Мало их, что ли? Подумаешь, еще одна.
Дождь-музыкант исполнял симфонию тяжелого бита. А в нашей комнате было тихо-тихо. И полумрак от настольной лампы. Мы не общались, занятый каждый своими мыслями. Например, я пробовал философствовать….
Плач, Лялька, плач – это не обида из тебя струится, это слезы прощания с детством: теперь ты замужняя женщина, а не девчонка в короткой юбчонке.
Что до меня, то женские слезы никогда не заставляли меня улыбаться.
А вот подсознание желало скандала: «Съест твою душу здравый смысл».
Как мы с ним ладим, сам не знаю – так что не докучайте расспросами.
Пойдем дальше….
Свекрови очень нравилась Оля.
- Девчушечка какая-то, - говорила она. – Сядет с ребятишками, в песочке играет.
Да, мама, да: в словах твоих понятен мне смысл – осознаю свою ответственность за юную жену.
В сентябре мы приехали к моим родителям с намерением исполнить то, что обещали в июне – отгулять нашу свадьбу и в Увелке. Большого размаха не получилось – так, нашли несколько друзей и пригласили:
- Как насчет огненной воды по поводу?
Упрашивать не пришлось.
Приковылял Георгий Иванович, которому для застолья не мешало бы умыться и переодеться. Дед Астах с женой Машенькой и малюткой дочкой в коляске. Виктор Стофеев был женат, но притопал один, буркнув:
- Мы нынче в контрах.
Выпили, закусили - антракт. Дамы к малышке, мы покурить.
- Как поживаешь? – спрашиваю Гошку, самого старшего из нас. – Жениться не думаешь?
- Предпочитает рукоделием наслаждаться, - сипит Дед Астах.
- А тебе лишь вибрировать, - вступается за Гогу Стофеев. – Никаких иных мыслей.

[Гость]

Все как всегда: обычные мужские сатурналии, а мне досадно – ну, не моя компания: а ведь когда-то был среди них своим парнем. Время уходит, мы взрослеем – сдвигаются приоритеты.
- Молодцы, что пришли – просто не знаю, как вас благодарить.
Стофа щурится, как игривый кот.
- Может, по рюмочке? Волоки.
- Так пойдемте за стол!
- Фи! Со стариками, бабами…. Я тебя не узнаю, Толян.
- А я тебя. Какие бабы? Там наши с Шуриком супруги. И стариками мои родители.
- Так ты действительно празднуешь? – удивился Стофеев с дружелюбной улыбкой вора-карманника (я про улыбку). – Я думал, ты собрал нас принимать соболезнования.
- А в чем дело? Разве я не похож на счастливого мужа?
Виктор Георгиевич сегодня оппонент – сам выбрал эту роль и сам отпускает себе комплименты, начинающиеся со слов «Назовите меня старомодным, но…»:
- … курица не птица, баба не человек. Разве можно с курицей обрести счастье? У меня с этими пернатыми тварями разговор короткий – что не так, кулаком в пятак. А спуску дашь, хуже будет – любят они на голову сесть.
- Верно-верно, - кряхтит Дед Астах.
Мне пришлось рассмеяться:
- Какие вы дикие! Вроде, когда оглядываюсь по сторонам, вижу двадцатый век.
Пикируются два женатика. Даже три. А вот Гошка молчит – он всегда побеждал в спорах тем, что не говорил ни слова. А тут – на тебе! – выступил, глядя куда-то вдаль:
- Женишься на молодой и красивой, а получаешь за безупречную семейную службу сварливую бабу-ягу. Где справедливость?
И снова Витя Стофеев:
- Говорят: надо искать – мол, где-то ходит твоя половина. Но разводы, алименты – такая засада! Мой принцип проще: взял – ну так, воспитывай.
И продемонстрировал кулак, как орудие назидания.
- А сам ты в качестве мужа, конечно же, безупречен, – поморщился я.
- Я не осел, который безропотно тянет повозку в гору. Дал ей фамилию, заделал ребенка - и отвали, моя черешня. Всякие там сюсюканья к добру не приводят. Баба разлюбит тебя сразу же, как запряжет в повозку….
Вот такая фигня!
Думал, набраться у ребят опыта, как с проклятой бороться ревностью, но их уроки мне не приемлемы.
Ляльке понравился Гоша:
- Он такой одинокий и неухоженный, но твердый и выглядит мужественнее остальных. А как смотрел на меня!
- Спивается Тамме-Тунг, - посетовал я.
У любимой на глазах навернулись слезы.
Тогда я не выдержал и признался, чем озабочен последний месяц.
Лялька удивленно посмотрела:
- А ты меня, оказывается, совсем не знаешь. Пока я с тобой, мне никого другого не надо. А когда будет надо, ты первый узнаешь.
Слова ее совершенно не успокоили. Что значит «пока я с тобой»? Разве могут быть варианты? А наши клятвы в ЗАГСЕ? А наш будущий ребенок?
Нет-нет, на взгляд постороннего у нас по-прежнему все было хорошо. Мы не скандалили, не устраивали разборки на бытовые темы (просто я сразу и со всем смирился), почти не обижались друг на друга. Но ничего не мог поделать с ощущением, что все это, вся наша семейная жизнь вдруг оборвется, обрушится в один момент, без всяких признаков и предупреждений.
И тогда навалится тяжелая, беспросветная тоска. И обида, и боль.

[Гость]

Я не из тех, кто ловит радость в каждом прожитом дне.

5

Новый Год встречали в Розе.
В порубежную ночь решил бросить курить. Вечером вышел во двор, выцедил в легкие наипоследнейшую сигарету и принес в жертву оставшуюся пачку на канализационный люк. На клумбах, скамейках и деревьях лежал плотный снег. Зачерпнул в пригоршню, а потом губами. Действительно полегчало – в смысле, пришла уверенность в себе: отныне я некурящий.
Вернулся в квартиру под Олин плач:
- Ой, мамочка, как больно!
По звонку телефона пришла тетя Лида, живущая в соседнем доме. Осмотрев Ляльку, главврач успокоила:
- Все хорошо, но будьте готовы - как говорится, кашлять и родить нельзя погодить.
- Как родить? – испугалась Ирина Ивановна. – В семь месяцев?
- Да нет, в свой срок.
Олино личико высунулось из-за теткиного плеча:
- Папа, прости меня!
- Может, нашатыря? – участливо спросила главврач, глядя на вытянувшееся лицо брата. Тот замер на месте, приспосабливая новость к своей нервной системе.
- Витя, бегом за машиной! – распорядилась теща.
- Я хочу Новый Год! – захныкала Лялька.
- Раньше надо было думать, - поиграла пальчиками в считалочку тетя Лида.
Когда ушли они, брат и сестра – он за машиной, она домой – Ирина Ивановна затеяла сервировку праздничного стола. Мы помогали, а потом Лялька смоталась. Я заглянул в спальню к ней:
- Ну, как ты?
Оля лежала на высоких подушках, и на ней лица не было от гримас боли. Увидев меня, приподнялась, заулыбалась.
Сев на край кровати, взял ее руку.
- Смотри и учись: следующего ребенка будешь рожать ты, - скривила в улыбку побелевшие губки, потом вздохнула грустно, с минуту помолчала, и я услышал. - Ты вся моя жизнь, слышишь?! Вся моя жизнь. Без тебя нет ничего, и быть не может. Без тебя просто нет меня. Без тебя и нет, собственно, самой жизни. Я так люблю тебя!
Оля тихо заплакала, ткнувшись носиком в мое плечо.
- Не надо ничего говорить, — притянул ее голову к своей груди.
В двери спальни возникла теща:
- Лялька, ты как? Будешь кушать? А плакать зачем? Папа приедет и отвезет тебя в больницу. С этим не шутят, но и бояться особо нечего. Все рожают, и ты родишь – все будет хорошо.
- Ты не говорила, что рожать больно, — укорила Оля мать.
- Конечно, говорила.
- Ты не говорила, что настолько, — уточнила дочь.
Приехал тесть. Теща Ляльку укутала, и я отвел ее в машину, прихватив по дороге жертвоприношение с люка.
В Коркино сдал любимую в родильное отделение городской больницы. Потом сидел на лавочке у входа и курил, дожидаясь Олиных вещей. Курил и думал – так, ни о чем конкретном, просто о жизни, о Лялькиных словах…. И вот что я надумал в тот предновогодний вечер – я любим! Опять за рыбу деньги! Сколько ж времени потрачено и сил, чтобы убедить жену – любовь не главное в семье: должны быть уважение и взаимопонимание, доверие и совпадение взглядов, вкусы, пристрастия, гражданская позиция…. Все общее, не только бюджет и дети, а чувства – это дикие лошади.

[Гость]

«А старуха за корзину – я белье свое не кину». Уж эта мне любовь - стихийное, неуправляемое чувство, страсти африканские. Только от ревности одной можно сойти с ума. Кому она нужна? Ведь жили и живем, как говорится, душа в душу – тихо и без споров-ссор, во всем советуясь друг с другом. Когда не хочется ничего менять, это и называется семейным счастьем. И мы были счастливы….
«Остапа понесло, - хмыкнуло подсознание. – Она была еще любима, но ей уже не повезло…. ».
Приличный мороз, но мне почему-то было душно и тяжело дышать. Даже не заметил, как замерзли ноги и одеревенели пальцы рук.
Молча покатили обратно в Розу. Тесть включил музыку - какой-то шансон. Рулил, набычившись своими мыслями - попран его отцовский менталитет: любимая дочь понесла до брака. Усмехнулся, что-то разжевав в уме, и под нос себе буркнул: «Как все просто! Как, оказывается, все у них просто». Видать, под каждой крышей свои мыши.
Высадил меня во дворе и укатил на шахту. Так и не появился дома в ту ночь. А мы скромненько встретили Новый Год с тещей и Женей (Олина младшая сестренка), гром «шампанского» оставив на утро.
Я долго спал первого января, а разбудила теща, распахнув дверь:
- Вставай, отец-подлец, сын у тебя!
Может, про «подлеца» почудилось со сна, но будет пусть – от чего же не быть в столь торжественный момент. Я не против, я – за!
Быстро позавтракав, собрались проведать роженицу и малыша – ждали машину, то есть тестя. Он все еще на шахте.
Пришла тетя Лида, как гора к Магомету – она уже «слетала» на «скорой» в больницу, видела Олю, брала в руки новорожденного:
- Кудрявенький в папу, большеглазый. Чудо мальчик! А вам не стоит никуда спешить: все там в порядке - вас не пустят.
- А Лялька как? – спросила теща.
- Как надо! Леди не стонут.
Приехал тесть, неевший год целый, и сел за стол. Погрузившись в процесс, слушал про то, какой качественный у него внук народился, которого – сказала тетя Лида – Оля уже нарекла в его честь. Видать было - не готов еще Виктор Киприянович к такому моменту отцовства.
Мне захотелось выйти во двор и покурить.
Следом тесть:
- Со мной на шахту не желаешь смотаться?
Какой ответ будет самым неправильным?
- Шутите?
- Ни одного раза.
Гораздо мне надо сейчас под землю? Но поехал.
Сели в «москвич». Тесть завел движок и рывком погнал машину с места. В магнитоле Джо Дассен пел о затерянных следах несчастной любви.
Еще одно любимое тестево слово – «цугцванг». Или «ситуация цугцванг»: что подразумевало – к вам, приятель, пипец подкрался. Ощущение цугцванга в душу запало ко мне в дороге. Что делать на этой шахте? Вроде бы не стремился.
Предался печальным размышлениям о превратностях судьбы. Потом почувствовал, как зазнобило, и начал примерять к себе то грипп, то пневмонию с ангиной от вчерашнего промерзания у родильного дома. Но внезапно понял, что это никакая вовсе не болезнь – я боюсь спускаться в шахту. Боюсь ни темноты ее, крыс и обвалов, а какой-то каверзы со стороны тестя. Пытался казаться в себе уверенным, но нехорошее предчувствие накатывало штормовой волной и качало.

[Гость]

Больше всего на свете мне сейчас хотелось лечь в кровать, повернуться на бок и подтянуть колени к груди. Я стал папой – это надо обдумать: появился на свет маленький человечек, у которого возможно были моя улыбка, мои глаза или, по крайней мере, в венах которого течет моя кровь.
А предстоящее путешествие под землю восторга не вызвало. Тестю за это деньги платят, а мне туда с какого напряга? Может, он раньше не досмотрел чего-то и теперь постфактум хлопочет? И хотя я не сделал ничего плохого, но тоже был должен спуститься за ним в сырое и мрачное подземелье. Моряк в каске шахтерской - безнадежный случай: одни неприятности. Ну, разве справедливо в дважды праздничный день напяливать на себя застиранные кальсоны с общей вешалки и эту робу?
Перебрал в уме последние события - может, вел себя как-нибудь особенно плохо или произнес такие слова, которые вдруг покоробили уважаемый слух, и за это решил тесть меня под землей замуровать? Но ничего не смог припомнить. Наоборот, всегда был в Розе воспитанным зятем, а не выпендрежником - ни разу, помнится, не вышел из берегов. Ляльке однажды радость доставил, сказав:
- Отец твой – кумир мой.
И вот тебе на! Чем не угодил примеру для подражания?
Даже в шахтерском обмундировании элегантный как бес в опере тесть двинулся к выходу, сделав мне знак следовать за ним. Лучший способ выйти из неприятной ситуации - это сделать вид, что ее просто нет. Испустил я глубокий выдох и приглашение принял.
В жизни мне много чего пришлось перепробовать, но этот спуск в шахту – особый случай. Перед тем как шагнуть в лифт, нервно сглотнул и помолился в душе: Господи, да пусть он сломается прежде, чем тронется.
Лифт качнулся, дернулся, загремел и пополз вниз. Видимый мир моментально сузился до размера луча с каски на голове. Впрочем, удобно – что хочу, то и вижу, а что не хочу…. того вовсе нет. Сказать, что такое начало мне не понравилось - это значит, ничего не сказать. Шахта – жуть впотьмах. Здесь птицы не поют, деревья не растут и только стены бетонные что-то напоминают тут.
- Бомбоубежище, - буркнул тесть. – На случай войны.
Ага! Если хряпнут водооткачивающие насосы, будет здесь тебе убежище. Открыл рот, намереваясь высказаться, но понял, что с главным технологом шахты спорить не стоит о ее достоинствах – и закрыл. Приказал голове своей молчать, соображать и быть готовой к любым неприятностям.
Всюду, куда ни бросишь взгляд, мелькали фонарики – шахта работала в будни и праздники, ночью и днем – суетились люди, занятые своими делами. И тесть тоже окунулся в работу – кому-то что-то говорил, кого-то слушал. И совсем его не тошнит, как меня. Наверное, он не чувствует, что лодка, в которую мы влезли, течет.
Ну, это я образно – от холодных противных капель, попадавших за шиворот.
Моя прежняя жизнь из глубины подземелья показалась теперь далеким прошлым.
Я не понимал, что ищет тесть в его закоулках, но послушно топал за ним, ориентируясь на подсвеченную моим фонарем его спину. Мир вокруг был проникнут смутным беспокойством, а если где и дышал умиротворением, то могилы.
Мы прошагали заброшенным штреком – там опоры и доски крепи все потресканы, аж жуть берет: того и гляди рухнет на голову угольный потолок…. и «родная не узнает, где могилка моя»!
В глубине души ожидал, что обязательно слечу с катушек прямо сейчас или минутой позже, тем не менее, шел и шел, являя достойное самообладание - не болтал лишнего и не выглядел глупо. Единственный признак растущей паники - незаметное в полумраке предательское подергивание щеки.
Когда петуху отрубают голову, он еще некоторое время бегает по двору и, наверное, думает о себе, что он в прекрасной форме. Поэтому самое главное – не быть петухом, а быть живым. Это необходимое условие. А все остальное можно варьировать….

[Гость]

После трех лет службы на китайской границе полагал, что мало чему удивлюсь на гражданке. Но ошибся. В забое, увидев тестя, проходчики вырубили врубовую машину. Обходя фрезу ее, запросто, как от столба, чумазый стахановец оттолкнулся от падающей глыбы угля. Для него это было в порядке вещей, для меня – нечто запредельное. Круче даже русской рулетки, которую видел только в кино.
«Животный страх» происходит вовсе не от слова «животное», как многие думают, а от слова «живот». Страх селится в животе и оттуда правит человеком.
Из живота он перебрался на мое лицо. В мозгах испортилась электропроводка. Мысли коротили, рвались, сыпали искрами. И казалось, этому замыканию не будет конца. Во рту как будто песка насыпали, голова кружилась, словно внутри билась о череп муха. Легкие… Бедные мои легкие! Под завязку в угольной пыли. Мне не хватало самых простых вещей – воздуха, например. Перед глазами стояла пелена, и, как ни гнал ее прочь ресницами, она не исчезала. Кроме того, испытывал острейшую и безотлагательную потребность вновь увидеть солнце над головой – наверное, это клаустрофобия. Теперь я мог понять заключенного, который убегает из тюрьмы за полтора месяца до окончания многолетнего срока. Кончается запас терпения, и человек уже не принадлежит здравому смыслу…
Но когда тесть взглянул на меня, выдавил улыбку «на гора» типа – ну и что?
Тогда Виктор Киприянович придумал нечто.
- Пешком до подъемника далеко - прокатимся на конвейере. Ты не против?
- Главное, - напутствовал тесть перед ползущей с углем брезентовой лентой, - смотри на мои ноги. Как только они исчезнут, прыгай и ты.
- Куда? – вздрогнул я и попытался убедить себя, что это от холода.
- В сторону, конечно.
- А если…?
- А если прозеваешь этот момент, то лучше не прыгай.
- И тогда?
- Вынесет тебя «на гора» и сбросит на кучу угля. Там мягко - жив будешь.
Ну да, конечно – ничего страшного: бултых вниз головой, как кусок дерьма. Главное – жив буду, но публику посмешу. Наверное, когда петуху отрубают голову, то его глаза какое-то время видят, как бегает его туловище. То-то зрелище!
В тусклом свете своей лампы увидел серебристые белки тестевых глаз – в них читался мой приговор: наложишь ты, однако, приятель, сегодня в кальсоны.
- Удачи, - пожелал Виктор Киприянович, уверенный, что испытание оставит от моего самообладания одни осколки.
- Спасибо, - произнес я, неуверенный в обратном.
Когда укладывался на ползущий конвейер, руки тряслись – ну, скажем, от усталости. Чувствовал, что дышу по привычке жить, но дышать стало тяжелее. То ли это игра воображения, то ли нервы расшалились, то ли пыли здесь еще больше. Вдыхаю и выдыхаю, но воздуха не хватает. Однако я должен сохранять хладнокровие и напряжение всех мышц, как кошка, готовая приземлиться на четыре лапы независимо от того, как ее бросили.
По мере движения ленты наверх окружающая температура понижалась. В какой-то момент я даже увидел облачко пара изо рта, и в следующее мгновение не обнаружил тестевых сапог у своей головы. Когда успел спрыгнуть? Раздумывать некогда – прыгнул и я. Вернее скатился кулем с конвейера. Поднялся на ноги и увидел…. деда моего сына.
В душе мылся, отвернувшись от тестя - будто скрывал улыбку на похоронах.
Я был горд, потому что выдержал. Он был хмур по той же причине.
Воздух на улице был упоителен - он влетал в легкие без усилий груди. На душу накатила волна невероятного облегчения. Такого сильного, словно мне сначала поставили смертельный диагноз, а потом объявили, что ошиблись – будете жить! Вот не хрена себе!
В день перед Рождеством нам разрешили забрать домой Олю и новорожденного.

[Гость]

Лялька первая вышла в двери, и улыбка погасла на ее губах.
- А цветы? А конфеты?
Кинул на тестя укоризненный взгляд – мог бы предупредить, папаша со стажем! – и соврал:
- Дома ждут.
- Да не мне, а за Витю!
Я не мог сказать о тех, кто вручит мне сейчас кулек с моим сыном – пусть они катятся ко всем чертям! – и ринулся в магазин.
Время решает все.
Неделю назад тесть испытал меня в шахте на прочность, а сегодня жизнь преподнесла ему сюрприз из разряда «сохрани лицо свое в экстремальной ситуации».
У окраины Розы на железнодорожном переезде без шлагбаума наш «москвич» «поцеловала» в зад суетливая «жучка» - тесть неожиданно тормознул, и…. В этот момент он разговаривал с Олей. Я видел в салонное зеркало - улыбка слетела с его лица, обнажив плотно сжатые губы и разом побледневшее, как у испуганного подростка, лицо.
Новорожденный был у меня на руках. Лялька ойкнула в момент удара – отчасти от шока, отчасти от боли в шейных позвонках. Тесть выскочил из машины, осмотрел ее задницу и к «жигулисту». Тот руками развел – ну, виноват, мол, не суди строго; а если так нужно, вызывай гаишников. Патовая ситуация, и от их дискуссии веяло легким безумием.
Лялька к отцу:
- Как ты можешь? В такой момент!
Тесть нахмурил брови строго:
- Оля, сядь в машину.
- Ах, так! – воскликнула она. – К черту твою машину: мы быстрее пешком дойдем.
Ребенка я ей, конечно, не отдал и сам никуда не поспешил, но порадовался за любимую – этот стресс избавит ее от комплекса вины перед родителем за «подарок в подоле». И еще говорил кто-то (я не помню) – собственные дети отбирают любовь к нашим родителям. Но над этим надо подумать.
Тесть вернулся в машину минут через двадцать – не добившись прав от виновника ДТП (кто бы отдал!), не дождавшись ГАИ (кто бы вызвал?). Впрочем, чуть раньше его оппонент сел в свой «жигуль» и укатил «с наглой мордой».
Дрожащими руками (я про тестя) взялся за руль, прилагая все усилия, чтобы выглядеть невозмутимым. Чувствовалось, что чувствует он себя паршиво – по его горлу катался кадык и желваки «играли» на скулах. Сверкнул глазами через салонное зеркало на мою улыбку, но ничего не сказал. А моя улыбка ему говорила – некоторым горным инженерам не мешало бы поучиться выдержки у морских пограничников. Или мне следовало изобразить на лице «я убит горем»?
Впрочем, не ищите злорадства там, где его нет. Мне и в голову не вскочило….
Дома на младенца Витю обрушился поток внимания – искупать, накормить, распеленать-запеленать…. Все знали как, все пытались, но толком, ни у кого не получалось.
Потомок истошно вопил на нашу необразованность – мол, так-то вы, каки-бяки, готовились: я ведь не с бухты-барахты туточки появился. Роженица чувствовала себя маленькой девочкой, которой разрешили присутствовать при делах и разговорах взрослых. А я хоть и прошел курс молодого отца в студенческой поликлинике, настоящей практики не имел и скромно исполнял роль заднего плана. В примах теща и тетя Лида….
Но время решает все.
Помытый, накормленный, запеленатый ребенок успокоился и прикемарил – мол, сейчас отдохну и снова буду вас строить, чтоб жизнь медом не шибко казалась.
Да уж, строил….
Через каждые два часа накрывай ему стол. К четырем утра Лялька, по ее выражению, ощущала себя вишенкой, из которой сначала выковыряли косточку, а потом опустили в сироп и долго варили. Словом, никакая была. Я приспособился – жену подмышку и на колено, младенца в другую руку и стыкую: Оля спит, пристроив голову мне на плечо, наследник молочком набивает брюшко.

[Гость]

Талантливо? А то! Зря что ль мы на космическом факультете получаем образование? Или как Васильев пел у костра: «Мы все придурки с факультета ДПА….».
Витя чмокал, занятый своим делом. Я с любовью смотрел, как он ест. Нет ничего прекраснее в мире женской груди с младенцем вкупе, таким маленьким и слабым, имеющим только одну защиту - свою прелесть. Никому никогда не придет в голову обидеть ребенка - всем хочется его защищать.
Тут потомок мой оторвался от своего занятия и улыбнулся – а я тебя знаю! И улыбка эта беззубая резанула по сердцу. Я тоже его узнал - родная душа прилетела из космоса….
- Родной мой, - тихо сказал.
И это - правда. Мы были одного рода и племени.
Но жизнь продолжалась.
Уже на вторую ночь мне казалось, что Витек не спит совсем, а только прикрывает глазки и ждет той минуты, когда квартира погрузится в сон – и тогда: «Рота подъем! Выходи строиться!». И выбегали среди ночи, поправ стеснительность и условности - я, как спал, и теща в неглиже….
Кораблю в гавани не грозит опасность, но не затем он создан, чтоб стоять на якоре.
В ночь перед отъездом в Челябинск не спали не только из-за Вити. Суетились – все ли собрали необходимое, не забыли что-либо из советов? Периодически расходились по комнатам, забывались дремой, но тут же полуторанедельный горнист играл тревогу, собирая вместе заинтересованных лиц, которые снова начинали задавать вопросы предстоящей семейной жизни в сессию и искать ответы на них, признавая - трудности будут у Вити без маминой тити.
На улице с сигаретой было спокойнее.

«Сжечь корабли и впереди, и сзади,
Лечь на кровать, не глядя ни на что,
Уснуть без снов и, любопытства ради,
Проснуться лет через сто…»
(С. Черный)

Если заглядывать так далеко, то можно увидеть кобылы хвост, везущей за собой чей-то гроб. Интереснее знать, что будет с нами лет так, скажем, через десять. Мы с Лялькой станем инженерами, будем работать. Витек в школу пойдет….
Вторая сигарета закончила свой недолгий жизненный путь. Мороз морозил, звезды мигали, и о том, что будет с нами, можно только гадать, но одно я твердо знал: наши заботы – только наши, и все тут! К чести молодой семьи надо сказать – мы без страха уезжали в Челябинск, и если чего опасались, так это сессии, а не новоявленного командира (он же - беспомощный человечек).
Витя…. Лялька…. Моя семья. Ширятся обязанности и ответственность.
В горле встал ком.
Бог с ней, пусть будет и любовь, поделенная на троих. Ведь нам предстоит вместе жить – обеспечивать себя необходимым, обустраивать свой быт, преодолевать жизненные трудности. Я буду усердно работать, создавая достаток. Оля станет безупречной хозяйкой – есть в кого. У сына своя задача. Когда Иисус Христос говорил, что Царство Небесное принадлежит детям, он имел ввиду Божию Благодать для них. Свою долю Благодати Божьей Витя щедро поделит на всю семью. Мы станем хорошими друзьями – мама, папа и малыш. И даже если возникнут проблемы, не беда - все равно будем счастливы всегда: нет греха в том, чтобы быть счастливым.

[Гость]

«Ты умнеешь, день ото дня, - сварливо заметило подсознание. - Поглядим, сумеешь ли применить свой ум к делу».
Третьей сигареты затушил окурок – пора домой. Морозно, черт возьми!
Утром уехали в Челябинск, и началась новая жизнь.
Лялька была организованным человеком. Когда ей подарили альбом «Наш малыш», она срезала Витин завиток и положила в специальный конверт на первой странице. Скрупулезно отметила исходный данные – вес, рост, цвет волос и глаз – другими словами: стартовый капитал. В графе «первые слова» записала «дяба-дяба», а произошло это так….
Напоролся наш потомок молочка у мамы, откинулся, отрыгнул сыто и выдал:
- Дяба-Дяба…
Мол, все нормально в королевстве Датском – принц доволен!
Стали мы его с той поры Дяб-Дябой звать. А иногда и по-взрослому – Дяб-Дябычем.
Потом такое произошло. Замешкался я, разогревая бутылочку с молочной смесью, а он пустышкой чмокал-чмокал и глазом сердитым косил. Потом как запустит ее в потолок (немножко утрирую) и командирским голосом:
- Кая-кая-кая-кая…!
Мол, даетижвашумать, скока ждать?
Стали Кай-Каем звать или Кай-Каечем. Почему-то просто Каем (у которого Герда) не нравилось.
Точку в Витиных погоняловах поставила Лялька.
- Я – Мыша; нежная, добрая, ласковая Мыша. Ты – Мыгра; нежный как Мыша и сильный как Тигра. А Витя, как наше производное, пусть будет Мымыгренком.
Так и зажили под одной крышей Мыша, Мыгра и Мымыгренок.
Бывают дни, когда воедино стекается все хорошее. А бывает наоборот - удары судьбы подкрадываются, как волки, с разных сторон и бросаются одновременно. Не зря говорят – жизнь вроде зебры.
В тот день с утра самого ждал неприятностей: 23 февраля, а вот…. Может, все дело в отвратительной погоде? Скорее всего. Снег, метель, низкая температура – в канун весны зима разъярилась. Однако, добравшись до общаги, вздохнул с облегчением – чисто, уютно, тепло. Я обожал здесь все, кроме коменданта, которого всячески избегал.
Оля как-то нашла с ней общий язык – здоровается, разговаривает. Галина малыша нашего тетешкает с видимым удовольствием: «Вылитый папка!». И даже на плач его не отрекается: «Ну, отец вылитый!». А мне не хотелось с нею встречаться – та обида еще не выветрилась, да и живем мы в комнате нелегально: ну, как вожжа под хвост некоторым власть имущим….
Со дня свадьбы взял за правило – да не иссякнут цветы у любимой. В тот день привез ветки багульника. Поднимаясь по лестнице, заметил, что дверь в комендантскую закрыта, и двинул прямым путем. Обычно кружным ходил – через третий этаж и по черной лестнице на второй. А нынче рискнул….
Но такое правило есть: если удара ждешь – обязательно стукнут. Только вырулил в коридор, Гончаровой голос:
- Палундра, стой. Ты мне нужен - иди-ка сюда!
Я споткнулся на ровном месте. «Тшорт побьери!»
Жизнь замахнулась на очередную затрещину? Господи, помоги!
Побитой собачонкой поплелся за ней в комнату № 201. Когда-то Галина жила здесь; теперь племянник ее – студент института культуры (каратист, говорят, чемпион города). А сейчас постояльца нет - гости в ней ….
Мать моя женщина! Знакомые лица - Альфия Валеева, Нина Будкова и, конечно же, Лукашова. Музон, закусон и бутылка шампанского на столе.
- Радуйтесь, девки, мужика подцепила!

[Гость]

И мне:
- Праздник и некому даже бутылку открыть. Посидим зачуток?
Я открыл, налил в бокалы.
- Ну, за вас – любимых и ненавистных! – толкнула тост Гончарова.
Пригубили.
Лукашова заметила мой багульник и съехидничала:
- Жене, небось? Да ты Агарченко, а не Агарков! Две недели почки бухнут, две недели листочки растут и еще две цветочки не вянут. Полтора месяца простоит. Отличный подарок!
Все мои хитрости наизнанку.
Гончарова мне строго:
- Ты кончай дурака валять. Дужик уезжает – занимай его комнату и работу.
Большая комната и работа электрика в общежитии – предел мечтаний студента-женатика!
Я даже удивился и растерялся – вот тебе на: подарок к празднику!
- Вы серьезно? Спасибо. Как мне вас благодарить?
- «Немного нежности отнюдь не исключается….», - пропела Лукашова.
Вот, зараза!
Гончарова, раскрасневшаяся как девчонка:
- Ты какой-то малохольный стал. Ведь я не бесстыжая совсем, чтоб добра не помнить. Эх, Палундра, Палундра! Жаль, что все так получилось…. и прошлое ушло под воду, как Атлантида.
- Грустно, - сказала Нина Будкова.
- Так должно быть, - возразила Галина. – Закон жизни. Прошлое уходит и дает дорогу будущему, за которое мы сейчас выпьем….
Она достала початую бутылку коньяка.
- Наливай, мужик наш единственный!
После коньяка распечатали водку. Э-эх! Маруся Климова, прости любимого!
Подружки, пригорюнившись, пели за столом:

Мне не жаль, что я тобой покинута
Жаль, что люди много говорят….

Это были уже не те юные сияющие свирестелки, что нравились мне поочередно, а поблекшие молодые женщины со следами копоти жизненного опыта. Все замужем, но жизнь задалась не по Мендельсону и Моцарту, как мечталось – так…. собачий вальс какой-то. А отсутствие счастья вредно сказывается на женской внешности….
Я слушал, смотрел перед собой и как бы отсутствовал, погруженный в думу. На каменном, как у монаха дзэнбуддийского толка, лице моем читалось: «Каждому свое» - как на вратах фашистского Освенцима. А в душе было жаль их, потому что у меня получилось все, о чем только можно мечтать, и даже чуть-чуть больше.
Водка подняла порог чувствительности. В Галине все кипело и пузырилось, как в только что снятом с плиты чайнике: огня уже нет, но еще бурлит и остынет не скоро. Провожая меня, у дверей шепнула, сверкнув слезой:
- Красивая у тебя жена, молодая, но так, как я, любить не будет никогда – любят ведь не за цветы, а просто любят и все….
Как поется в песне: «Вот и все, что было…»…
А еще говорят, что подобные истории всего лишь прикрытие основного инстинкта.
У подсознания свое мнение: «Вспомнила баба, як дивкой была…».
Я пошел прочь по коридору с букетом багульника в руке. А Галина осталась стоять в дверях комнаты. И ничего не изменилась в мире. Ничего не сдвинулось. Только общага, набираясь шума, продолжала готовиться к дискотеке, посвященной мужскому празднику.