Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен" ⇐ Раскрутка

[Гость]

- А ты что глубокомысленно молчишь? Мужик, не думающий о бабах, существо очень подозрительное. О чём он тогда вообще думает? Не иначе, как о контрреволюции. Таких надо ловить и лечить впечатлениями – например, на стриптизе.
- Я согласный, - просто сказал.
И мы опять дружно расхохотались.
Потом осторожно заметил:
- Слушай, Серый, а может, мы того – немного не дотягиваем до женского идеала? Может… ну, как они говорят, не герои их романа.
Иванов замахал над головой пальцем, будто пророча - на самом деле, подавившись картошкой, и было видно, что он уже крепко «поддавши»:
- Нет, Дед, дело всё в том, сколько ты ей можешь дать в социальной значимости – ты должен быть либо отличником, либо спортсменом, либо профсоюзно-комсомольским деятелем, вобщем фигурой, на которую оглядываются, о которой говорят, чтобы было чем твоей тёлке перед подругами хвастать. А то, что у тебя длинный, толстый и аккуратно загнутый никого не интересует. Короче, знаешь, кто кадрит самую красивую девчонку нашего курса? Чемпион института по штанге ….
В комнату, заставив нас вздрогнуть, ввалился выпивший Бузука - парень из группы ДПА-132, старший брат которого учился и жил вместе с Железновым.
- Бухать хорошо! – заявил он убеждённо и критически осмотрел сервировку стола. – А не бухать плохо.
Серёга достал четвёртый стакан, во все налил:
- Ну, что там?
Гость выпил, выдохнул:
- У них там бабы, им не до вас.
Когда он вышел, я спросил:
- Шпион Соглядатый?
- Разведчик.
- Железнов, я думаю, не дурак - зачем ему портить себе праздник, - рассудительно заметил Вова.
И мы загрустили - вечер без драки и девушек становился скучным. Курочкин собрал грязную посуду со стола, пошёл помыть на кухню и пропал.
- Серый, - предложил я, - бери гитару, пойдём пиариться перед дамами.
В курилке Иванов только чуть поднял голос до высот известного солиста группы «Смоки» - ну, там, «…водки найду!», к нам тут же поднялись с третьего этажа три девицы, изрядно выпившие красавицы, с предложением:
- Мальчики, откройте.
- Джастен момент!
Это была бутылка сухого вина с глубоко засаженным в пробку штопором. Пока Серёга на английском объяснял очарованным слушательницам, что он ничего не может, я, зажав бутылку между колен, вывернув локоть, изо всех сил тянул за штопор пробку. Она заскрипела и вдруг гулко бабахнула. Я чуть с кресла не слетел.
- Ура! – крикнули девчонки и кинулись целовать Серёгу.
Ему же передал бутылку.
- На брудершафт, девушки, - объявил он, и сделал пару глотков.
Девчонки пили вино из горлышка и по очереди целовались с Ивановым.
- Барышни, а пойдёмте к нам в гости.
Но его самого пригласил грассирующий глас с третьего этажа:
- Слышь, мужик, ну-ка подошёл сюда.
Спустился я. Визави – долговязый худой сутулый прыщавый очкарик попятился:
- Тебе чего?
- А чего звал?

[Гость]

Он не смог вспомнить и заколбасил по коридору. Пока рассматривал его спину, девицы утащили куда-то Серёгу - поднялся наверх, а в комнате пусто. Почувствовал себя одиноким и неприкаянным, этаким окурком в писсуаре - глубоко обиделся на белый свет. Некоторое время сидел в оцепенении, глядя на телевизор, не воспринимая его картинок. Голова была пьяная, а мысли трезвые и злые. Потом пришло понимание, что до Нового Года осталось совсем ничего.
Гулкая тишина зависла над миром, а потом ахнул первый удар колокола, за ним перезвоном рассыпались другие колокола. Вслед за последним звуком жуткое молчание стянуло нервы в узел и…. наконец, грянули куранты, отсчитывая последние мгновения уходящему году. Я стоял со стаканом пива в руке на уровни груди и слушал гимн Советского Союза.
Пошёл к себе, но заблудился. В коридоре второго этажа меня остановили:
- Молодой человек танцует?
- Молодой человек гуляет.
- А если дама приглашает?
Дама была низенькой толстенькой в очках да к тому же с азиатским профилем – короче, страшнее беса посреди леса, раскрепощённостью явно смахивающую на старшекурсницу.
- Вам очень нужен кавалер?
- Разумеется, да.
Куда деваться?
- Только для вас.
Меня подхватили под руку, и мы вошли на дискотеку.
- Ты на маскарад так вырядился? – заметила она.
- Нет. Дезертировал недавно.
- Значит, умеешь в одиночку строем ходить? – прикололась.
А я танцевал с ней медленный танец и не знал о чём говорить. В конце концов, она меня выбрала – пусть развлекает.
Кто-то пустил бутылку по кругу.
- Хочу вина, - напомнила о себе партнёрша.
Мы подвальсировали - сначала я завладел полусладким, потом оно оказалось у неё.
- Мне одной пить? – она требовательно сунула шампанским в мой припухший уголок рта. Потом стала прижиматься, и я подумал, что опять рискую быть изнасилованным. Она подтянулась к моему уху:
- Мне кажется, ты мало за мной ухаживаешь. Как хоть тебя? Анатолий? Ну, пусть будет Толя.
Я внимательнее посмотрел на неё. Хмель мой очень был ей к лицу – обозначились белозубая улыбка и ямочки на татарских щёчках. Глаза персидские…. Что ещё? Нет, не поддамся на уговоры – пусть насилует. Наверное, я уже стал привыкать к инициативе прекрасного пола в интимных делах. А что? Удобно – не надо врать, уговаривать – вы уж, матушка, сама, если нравлюсь. Утром встретимся, я скажу – давай, милая, забудем о том, что было: мы люди взрослые и не будем делать никаких далеко идущих выводов; всё было хорошо, но жизнь у каждого своя – и у меня, и у тебя. А сегодня пусть нами правит его Величество Алкоголь. И да здравствует Новый Год! Пусть будет, что будет – куда нелёгкая занесёт, там и проснёмся. Но суетиться не будем – я ей нравлюсь, пусть и старается.
- О чём ты всё думаешь? – она негодующе.
- Мечтаю о старости – чтобы всё сразу: пенсия, климакс и маразм.

[Гость]

Зачем нужна женщина, если нет любви? – думал, но вслух об этом конечно не говорил. Опять же – зачем отталкивать, если девушка хочет, даже просит внимания (читай – любви). Всё-таки не сдержался и проявил инициативу – взял и легонько погладил партнёршу по груди. Как мне и показалось сразу, на ней не было лифчика – ощутил через ткань под ладонью твёрдую горошину соска. Девушка танцевала в моих объятиях, глядя отрешённо в сторону. В телезале было темно - я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и сунул руку за её отворот. Небольшая упругая грудь удобно расположилась в моей ладони. Думал, она потянется ко мне целоваться, или хотя бы подставит губы для поцелуя, но она ещё больше отклонила голову. Что-то было не так, как обычно, какая-то неувязка…. Впрочем, плевать – я возбудился и готов был тащить её в свою пустующую комнату, а там – тискать, ласкать, уговаривать, то есть вести себя как обыкновенный перебравший мужик.
- Пойдём ко мне в гости.
Она согласно кивнула головой. Ещё чужая, подумал я, но после того, как мы вместе взаимно без трусов будем в кровати, наступит и родство душ. Но мне ещё предстояло её победить, ибо без боя она, наверное, не сдастся, ибо без боя это стыдно и больше похоже на …лядство, а не любовь, в которой мне предстояло её убедить – губами, руками… о, Господи! Только бы не словами – сдержись, моряк, и завтра не будешь мучиться душевным похмельем. Сейчас думай о штурме. Ура! С нами Бог! Задача ночи – разрушить стены, перебить защитников и на развалинах крепости ощутить умопомрачительный вкус дефлорации (тьфу, я хотел сказать – победы). Сегодня, нет – уже через несколько минут, я буду счастлив – стопудово!
А девушка покорно шла со мной на четвёртый этаж, и мы ещё ни разу не поцеловались. Моя рука покоилась на её талии, а где-то на самом донышке души шевелились сомнения – что если утром после ночного похабного веселья кроме похмелья навалится ещё необъяснимая душевная тягость. Чтобы подстраховаться от неё не следует говорить о любви, даже вспоминать о ней – мы просто занимались сексом. Подонком я себя не считал, хотя понимал, что это довольно таки свинская тактика. Дескать – можно лежать в луже – кто же спорит в такую ночь – но хрюкать при этом безнравственно.
Мне приспичило в туалет.
- Подожди меня здесь, - я ринулся за угол по коридору.
На соседнем толчке кто-то самозабвенно и громко, будто играл на тромбоне, избавлялся от лишней пищи. Ни его сосредоточенность над унитазом, ни моя стремительность в туалете не помешали ему узреть меня и узнать.
- Задержись, земляк, базар есть.
Это был Железнов.
Рубануть-то его можно было и в гальюне – не велика шишка, но ожидать его здесь – это лишнее. Я прошёл на кухню и закурил. Пришёл он, умылся над раковиной, высморкался, и утомлённым голосом спросил:
- Вы, мальчики, ответ держать думаете за борзоту?
Он что, извинений от меня ждёт? Ваня Ломаев! (это мой зять так лохов зовёт).
- А в чём проблема?
- Проблема в том, что вы, щеглы, оскорбили старшекурсников.
- Могли бы драться – выбор был, вы предпочли ретироваться.
- Вы с Иваном покойники, - мрачно пророчил Железнов.
- Сомневаюсь.
Потом вдруг подумал, что этот мачо с оловянными глазами и блуждающей улыбкой олигофрена не являет собой облик кровожадного воителя - скорее наоборот: стоит и пошатывается передо мной, как сортир без дверки. Спросил осторожно:
- И что же, нет выхода?
- Есть, - оптимистично сказал Железнов. – Выход всегда найдётся, если искать. Например, выкурить трубку мира и закопать томагавки.
- И вы перестанете гонять Ивана по электричке?
Железнов выдержал паузу для весомости своего предложения.
- Перестанем, - выразительно помаячил указательным пальцем старшекурсник Валера. – Пойдём и подпишем договор водярой.

[Гость]

Потянул меня в свою комнату, дверь которой была как раз напротив туалета. И я пошёл, забыв о прекрасной (согласной на всё?) незнакомке, ожидавшей меня за углом.
Прежде, чем открыть дверь, Железнов как-то уже совсем по-дружески взял меня под руку и приложил палец к губам:
- Тс-с-с… Ничему не удивляйся.
Дверь открыл и впихнул меня в тёмный проход перед шторками, за которыми надрывался музон, прерывался свет и слышались пьяные голоса.
- А вот и мы! – Железнов толкнул меня за шторку.
Но в бликах мерцающей светомузыки на меня никто и внимания не обратил - несколько парней стояли вокруг стола, хлопали в ладоши и покрикивали:
- Хэй…! Хэй…! Хэй…! Жги, давай!
На столе извивалась в восточном танце голая девица.
И сразу зашумело в голове, заколотилось сердце - я, было, шагнул назад, но ткнулся спиной в грудь Железнова. За что её так - оторопело, подумал, а Валерка ответил, будто подслушал:
- Она сама…. Пьяная, вот и….
Я не поверил. На секс можно уласкать, но чтобы вот так, для всех…. Какое ей в этом удовольствие? Девчонке наверняка заплатили - это шоу в программе вечера. Впрочем, ничего не имел против товарно-денежных отношений в сексе – душу не напрягает, а эрекция остаётся.
Железнов, тоже хлопая в ладоши, наклонился к моему уху:
- Она прямо на столе раздевалась. Блин, пропустили самый смак.
Пяток оболдуев и одна раздолбайка! Я-то здесь лишний наверняка.
А девушка на столе извивалась, приседала, виляя бедрами, сдвинув колени, трясла грудями и пышной гривой волос. Оттопыривала зад для шлепков парней и тут же стремительно убирала. Хоть фигурка была грузновата, но пластичности у неё не отнять.
- Ну и как? – прокричал в ухо Железнов.
- Нужна детальная экспертиза.
Хозяин комнаты расхохотался.
- Если хочешь дрочить, дрочи.
И тут я к своему изумлению заметил, что брюки пацанов на полу, что прерывая хлопки в ладоши, они ещё делали возвратно-поступательные движения кулаками. Блин, извращенцы!
- Или предпочитаешь интим на толчке? – сам Железнов мастурбировать не спешил.
- В кровати, - буркнул я.
Мне всегда почему-то казалось, что лишь в постели девушки бывают сами собой – без одежды, значит без понтов. А эта-то, смотри как выкаблучивается – ну, вылитая Мэрилин Монро.
Наконец, танцовщица заметила новые действующие лица и послала нам воздушный поцелуй перламутровыми губами. Не прерывая эротических движений, она указала на те места, где, согласно законам анатомии, неиствовали в плену одежд наши мужские достоинства, и поманила пальцем, требуя их обнажить. Да, признаюсь, у меня была эрекция, но эту девку я не хотел. Просто не хотел, как кот не хочет помидоров. Не нужна мне её нагота, и дрочить на неё я не собирался. А эрекция? Дак у кого ж её не бывает в двадцать один с вершком лет?
- Чё ты стесняешься? – Железнов уже скинул брюки и наяривал рядом правой рукой. – Здесь все свои.
- Не могу, - отбоярился я. – Не приспособлен: у меня руки короткие, как у тираннозавра – не достают. А ты продолжай, у тебя получается – дрочи, пулемётчик, на синий платочек…

[Гость]

И осёкся. Я вдруг понял, что мне хочется говорить и говорить, чтобы выдавить из себя чувства, вдруг накатившие от этой нелепой картины. Но нельзя было слабости давать воли.
Голая девица на столе, словно валькирия на коне, нервно подрагивала ягодицами – парни стонали в унисон то ли от зрелища, то ли от рукодейства.
Железнов толкнул меня в плечо:
- Ну, чё ты как целка ломаешься?
- Сил набираюсь. Слушай, а её трахнуть можно?
- Не-а, вон её парень…
- Так это студентка?!
- А ты думал, шлюшка с вокзала?
- Зачем она так?
- Так весело же – Новый Год. Расслабься, служивый…. Или мало выпил? А может, зобнешь «косячок»?
Я освободил лёгкие от воздуха почти со стоном, не в силах отвести взор – груди у девицы прыгали как мячики. Мужское достоинство моё ломило от тесноты, дрожали руки, подёргивались колени, но и мысль, не подвластная инстинктам, продолжала работать. Она подсказала мне, что наступил момент истины. Смотри, Толян, вот она, женщина – настоящая, какая она есть, без макияжа и одежд. Вся душа её в голом теле, весь смысл жизни в порабощении – прикажет, и доведённые до экстаза парни начнут отсасывать друг у друга. Вот он, апогей женской страсти - сделать из мужика скота. Рычи и дрочи – не надо цветов, не надо стихов, и серенад под окнами тоже не надо. Два тысячелетия цивилизации канули в промежности этой дамы. Вот оно, бабское превосходство – это не её на стол поставили, а она собрала их в круг и повелевает, как Клеопатра рабами, то есть трахает и убивает…. Как у меня – веру в прекрасное.
Слов моим мыслям не доставало. Мне казалось, что я ухватил за хвост в проруби жизни правду о женщинах, и мне не хватает лишь воображения, чтобы представить, как она выглядит, и, вытащив, положить на лёд. В поисках образа падшей женщины перебрал все известные картины ада и рая. Там страдания, здесь наслаждения…. О, нашёл! Женщина – это чёрт с рогами и с ухватом над очагом. Осталось низвергнуть её с Олимпа и сочинить инструкцию по применению. Жизнь тогда снова войдёт в своё русло, думал я – а не думать страшно: можно обратиться в скота.
Но благородство моей души потребовало у мозгов – надо дать женщине шанс оправдаться. И я стал разглядывать танцовщицу на предмет торжества природного зодчества – округлые бёдра, упругие груди, тугие, как батоны, ягодицы, милое личико; движения, позы, изгибы, жесты не лишены изящества; гармоничная игра губ, ресниц, кистей рук…. Это можно было бы назвать искусством совращения, если бы предназначалось одному.
А где же любовь, для которой, говорят, создана женщина? Любовь ей, видимо, не нужна. Да её и нет, наверное, и не было никогда.

3

У меня одна тройка в сессии по «Теории конструкционных материалов» - самой несложной из наук. По ней даже двоечники получали четвёрки, а я вот срезался. Сказались волнения: первый экзамен и страшная усталость всего семестра. Да и ночь Новогодняя подкосила – еле как справился с душевным кризисом. Ну, вообщем, взял направление в деканате, пошёл пересдавать. В аудитории только я и преподаватель – мужик молодой, лет тридцати. Мы без формальностей – берите билетик! – сели на стол, ноги на стулья, окно открыли и закурили. Он мне поведал свою мечту – собрать тримаран и пуститься, прямо из Челябинска в кругосветку. Я ему рассказал маршрут, по которому на «Аисте» сюда добирались из Анапы – по карте, конечно.

[Гость]

- Матросом ко мне пойдёшь? – он предложил.
Тоже мне, капитан Врунгель – да ты в морских делах мне в пупок дышишь, подумал, а вслух согласился, ибо отрава бродяжничества у меня в крови. Слушаю болтовню препода по ТКМ и чувствую, что стою вначале пути, который ведёт к великой радости – наитруднейший семестр и сессия позади. Каникулы! Я думаю, что поеду в Коелгу к пещере Титичных гор. Всё, что открою или нарою – клад Пугачёва или вход в иной мир – будет моим. Или останусь в городе и поработаю где-нибудь грузчиком – на штаны себе да на свитер, чтобы какую-нибудь бабу (ягу?), наконец-то (на конец?), увлечь. Думаю и курю, а препод лопочет….
Радости множатся – на кафедре математики Плюснина говорит:
- Мы займёмся с вами векторной алгеброй после каникул, а сейчас отдохните – вам и так досталось в семестре.
Тихо так говорит и глаза опускает, слегка прикрыв щёчки румянцем, будто предлагает мне самому переиначить её слова – а сейчас займёмся любовью. Я люблю вас, Клара Оскаровна!
С дивным ощущением дороги к счастью топаю в деканат – несу направление от тэкээмщика, в котором стоит отметка «отл» за его подписью. Вокруг стола тесным кружком пьют чай с пирогом декан, замдекана (Пим дырявый), Фаина Георгиевна и любовница декана – старший преподаватель с кафедры «Летательные аппараты» Трубецкая Клавдия Ивановна.
- Ай, какой молодец! – воскликнула секретарь, принимая от меня направление на пересдачу. – Без троек сессия - на повышенную стипендию. А вы, Пётр Иванович, помнится, сомневались.
Пим хмуро отворачивается к пирогу:
- Ну и кому нужно было это самомучительство? Тоже мне герой - отощал весь, с лица спал…. Мог бы и того…, - он постучал себя пальцем по виску.
Злость меня душит, но я молчу и жду – неужто никто за меня не заступиться?
Фаворитка декана встрепенулась:
- А мы его сейчас подкормим. Присаживайтесь, молодой человек. Вот вам чай и пирог. А я уж начала подумывать, глядя на своих оболтусов, что перевелись на свете мужчины, умеющие добиваться поставленной цели. Достойны уважения.
Я так понял с её слов, что обо мне судачили не только студенты на факультете, но и преподаватели. Под доброжелательным взглядом сел, взял в одну длань чашечку чая, в другую кусок домашнего пирога с картошкой и мясом, приступил к нечаянной трапезе. Декан молчал, декан пил чай и смотрел на пирог, потом чуть скосил взгляд в мою сторону и спокойно сказал:
- Моряки-то не тонут, Клавдия Ивановна.
Был он высоким, кряжистым, плечистым. Лицо его, широкоскулое и широкоглазое из-за густых седых бровей посматривало на мир исподлобья, словно бы с обидой и недоверием. Я в нём сразу ощутил человека неглупого, хладнокровного и собранного – склонного к обобщениям. А Пим не поддержал начальство, буркнув:
- Гордыня – мать всякому греху, погибель души и тела.
- Вы, Пётр Иванович, какой веры будете? – лукаво спросила Фаина Георгиевна.
Пим задумчиво посмотрел на неё, потом на заснеженные клёны за окном, но, видимо, вразумительного ответа нигде не нашёл и буркнул:
- Партийной.
- Пирогом живота не прикрыть, - строго сказал декан. – Ну, вот что, Фаина Георгиевна, оформите парню материальную помощь через студенческий профсоюз. Исправим допущенную ошибку.

[Гость]

Он с укоризной посмотрел на зама. Пим недовольно выдохнул, но промолчал. Меня удивило – откуда у товарища Михайлова такая угрюмая ненависть ко мне? Ведь ничего еще не сделал плохого, а чувствую в нём врага лютого. Может судьба у меня такая – всяким козлам костью поперёк горла встревать? И всё, видимо, оттого, что хочется быть собой, а не таким, каким хотят видеть меня власть имущие. Я поглощал чай с пирогом, изнемогая от почтения к Петру Ивановичу Михайлову, как Александр Македонский после Гавгамел к персидскому царю Дарию.
Перегруженный деньгами (выписали мне тридцать рублей материальной помощи) по самую ватерлинию я не знал, куда себя деть от счастья. Ринуться в гастроном да напиться – угостить ребят – сколько ж можно на чужие-то пить? Ломонуться в торговый центр за прикидом? Боюсь Иванову не угодить – он в таких делах дока. За пугачёвским кладом на Коелгу? Да туда можно и беспартошным. Там есть риск сгинуть зазря – а с деньгами в кармане будет обидно. Поехал в Увелку, а в голове уже складывался план. Спасибо декану.
Родителей уломал за два дня. Да, впрочем, и делов-то дома не было для меня. Отец подарил зимнюю куртку, шапку (мелковатую, правда) и валенки (вот это кстати!). Переодевшись и попрощавшись, отправился в гости к дембелям – ребятам из Уйского района. Из Южноуральска доехал до Пласта, где заночевал у родственников зятя. Утром на автобус и дальше в Уйск. Оттуда на деревенской колымаге (однако, автобус) добрался к концу дня до села Нижнее Усцелемово. Вместе со мной на остановке сошел кудлатый и весёлый татарин лет тридцати, представившийся Бакиркой.
- Знаешь, где Женя Талипов живёт?
- Бакирка неглупый, Бакирка всё знает.
- Покажешь?
- Провожу, однако.
Женька в семье был последним и любимым сыном. Родители его совсем старички – маленькие, седенькие, похожие один на другого, как воробушки. Они всполошились, когда Женька, вышедший из дома на собачий лай, сияя, гордо втолкнул меня на свет кухонной лампочки в клубах морозного пара. Женькиных племянников и племянниц, что вечно толклись при бабе с дедом, как веником размело по домам.
Талипов представил меня. Я поздоровался. В печку подбросили дров и принесли из сеней пельмени на широком фанерном листе. Я достал из кармана бутылку, мимикой испросив у Женьки «добра».
- В Челябинске учитесь? Это хорошо. А Мавлиджанка в деревне застрял – комсоргом работает.
- Тоже не плохо.
А и не знал, что старшину второй статьи Талипова зовут Мавлиджаном. А мы всё – Женя да Женька.
Сварились пельмени. Мы с другом выпили, старики отказались.
Хозяин говорил осудительно:
- Да-а, город…. Там зря хлебало-то не разевай – не проследишь, так последнее сволокут. Воров-то от простодушных людей, хоть вицей гони – так и липнут.
Я не понял о чём он. Женька сказал ему что-то - дед печально закряхтел. Тогда сын укоризненно на русском:
- Ну, вот что ты знаешь о городе? Прямо беда тебя слушать. Пошли, Толик, покурим.
Курить мы пошли не на крыльцо, а в сельский клуб, где уже началось какое-то кино. До клуба мы ещё взяли водки – сели на последний ряд и тихонько побулькивали из горлышка, закусывая пряниками. После сеанса пошли провожать двух девиц, отшив кавалеров. Женька отшивал на своём языке, мой проще – кулаком в пятак. Девчонки, молодые учительницы, жили в комнате при школе. Включили музыку, накрыли на стол – водка у нас ещё оставалась. Выпили (мы с Женькой). Принялись танцевать и ухаживать – как говорят «куряки», женихаться. Я с места в карьер:

[Гость]

- Я люблю вас, Зариночка.
- Когда же успели? Часа не прошло, как мы познакомились.
- За час и успел.
- Вот так – с первого взгляда.
- А что, три года таращиться надо?
- Тоже верно, - она погладила меня по щеке. – Только вы, наверное, не о ЗАГСе, а о постели мечтаете?
Распахнул удивлённые глаза – разве одно другому помеха?
Она улыбнулась полными губками:
- Вы, наверное, ещё не знаете – наши девушки без свадьбы за кромочку не заступают.
- Пережитки это.
- Ну, может быть. Скажите, как любимой девушке – вам меня совсем не жалко?
- Ну, жалко, конечно. Только ведь я с серьёзными намерениями.
- Врёте вы всё, потому что пьяные.
- Выпей и ты.
- Мне и так хорошо.
На моё недовольное молчание сказала:
- Я ведь не дура, а учительница – не только слушаю, но и понимаю, что вам от меня сейчас надо.
Пьяный трёп меня увлёк больше строптивой учительницы.
- Ну, ладно, ты меня раскусила, и, коль такая умная, скажи, что мне делать, моряку-пограничнику – четвёртый год пропадаю без ласки.
- Женитесь.
Жениться мне не хотелось. На следующий танец мы с Женькой поменяли партнёрш.
- А ты, дева, рада ли мне? – я попробовал говорить с Розкой в другой интонации – не просящего, а согласного на любовь, русского парня с татарской девушкой. А что? Я отслужил, учусь в институте – есть перспективы и деньги в кармане (на букетик цветов и бутылку шампанского).
- Как не рада, - тихо ответила выпускница педтехникума.
- Тогда, может быть, поговорим о любви?
Она так взглянула в мои глаза - словно умыла. Я уже злился – чёртова татарва, чего жилят-то? Мне казалось – им за радость под русским парнем постонать. Спросил напрямую:
- Слушай, почему вы такие? Думал, учительницы, с передовыми взглядами – чему же в общаге-то вас учили? Вера стреножит?
Она погладила меня узкой ладошкой по щеке.
- Ты не поймёшь. Ты мне люб, а предлагаешь грязь.
- Ну, а свадьба отмоет?
Она кивнула. Я молчал, разглядывая скуластое личико. Милое? Может быть. Раскосые светлые глаза, молочно-смуглая кожа, кривыми саблями черные брови, словно углём подведены ресницы.
- И ты не боишься, что я могу оказаться хреновеньким мужем?
Она сказала что-то тихо по-татарски, не отводя взгляда, но чуть отстранившись. Я перевёл:
- Вытерплю всё и широкую, вольную… да?
Попытался коснуться её груди, а она совсем выскользнула из моих объятий.
Когда водку допили, девчонки отправили нас восвояси. Женька оказался слаб к спиртному – по дороге колбасил и ехидно хихикал надо мной:

[Гость]

- Не дали с-сучки?
Схватился за забор своего дома и долго утробно рыгал. Потом утёрся снегом, похватал его из горсти ртом и предложил:
- Пойдём спать.
Пробились в дом, легли спать в Женькиной комнате на одну кровать, и Талипов спросил:
- Они что, тебе, правда, понравились?
- На перепихон сгодились бы.
- А я думал…, - Женька задумался.
Я долго ждал, потом не вытерпел:
- Слушай, говори, если не спишь.
Женька выдал:
- Думал, побрезгуешь татаркой.
- А что, у неё поперёк?
Талипов после тяжкого раздумья блевал мыслями:
- А мне здесь всё осточертело – деревня, колхоз, тупые лица…. Мечтаю в какой-нибудь город сорваться и жениться на русской.
- Почему обязательно на русской? Цыганские девы тоже красивые.
Он не принял юмора, зубами скрипнул:
- Хочу, чтоб дети мои были русскими.
- И что с того? Мы же на службе не заморачивались - Женька ты или Мавлиджан. Или тебя на катере молодой обижал? С чего вдруг зауросил? Комсоргом стал?
- Да, - Женька сказал зло. – Стал и понял, что с моей графой в паспорте о национальности далеко не упрыгаешь.
- А куда ты намылился – уж не в Политбюро ли?
- Почему бы и нет? - сказал Женька, повернулся на бок и засопел.
- Любо поспорить с целеустремлённым человеком…
Хотя спорить с ним – всё равно, что с инвалидом драться: зациклился парень на своей родословной. Как на службе-то было просто – салага, потом годок. Ни татар, ни русских, ни таджиков забитых – служи парень: всему своё время. А здесь…. Мне мать неоднократно говорила – кызымку в семью на дух не надо, хватит нам одного. Это она про зятя любимого, отец которого из крещёных башкир. Что же Женьку-то ждёт в этом колхозе? Кресло парторга? Тихая и покорная, как все татарки, жена? Футбольная команда ребятишек? Если не сопьётся. Впрочем, одно другому не помеха. Как в Петровке зовут инородцев? Недомытками? Ну, куряки!
Наутро Мавлиджан спровадил меня на попутке, только чаем угостив с молоком. Сказал, пряча взгляд, что автобуса до вечера не будет. И я покатил в деревню Ларино, к другу Захарке. За окном уазика тянулись заснеженные поля и колки. День начинался ясный, безветренный. Снежная пыль висела над дорогой, солнце сквозь неё пробивалось то блеклым, а то слепящим. Февраль на пороге со своими метелями – трактора метили полосами снегозадержания пахотные раздолья.
- Т-твою мать! – ворчал водитель, когда уазик заносило на поворотах, но скорости не сбавлял. И мои мысли прыгали на кочках, как воробьи по пшену. Хрен с ним, с Женькой! Надумал себе проблему – вот ведь заплелась судьба в косу! - и пусть страдает. Когда поймёт, что всё это чушь, успокоится и заживёт, как нормальный, обрусевший татарин. Я и не знал, что Мавлиджан Талипов такой честолюбивый малый – на границе был парень, как парень. А тут - подавай ему Москву. Ишь, Наполеон усцелёмский.
Как Захара увидел, сразу спросил:
- Ты для чего, Саня, живёшь?
А он:
- Для интересу. Вот интересно мне, что завтра будет.

[Гость]

Только после этого мы обнялись. Захарка, как был, так и остался оптимистом – живёт без гордыни, живёт для души, почти что в раю, или при коммунизме, особенно, когда выпьет. Коммунизм – это светлое будущее всего человечества, а Саня живёт в светлом настоящем по принципу – моё всё равно будет моим, и о будущем не заморачивается. Весел, ежели пьян, грустит, когда трезв, но с улыбкою на устах и думами о неизбежной выпивке. И, конечно же, любил баб.
- Я, братан, жениться надумал – вечером на смотрины поедем.
- Русская?
- Русская. А какая разница? Ты учись, Толян, учись – когда на детей время найдёшь, у меня уж внуки в школу пойдут, - это он прикололся.
Сначала было всё чин чинаром – мы вчетвером (Захар, я и Сашкина старшая сестра с мужем) куда-то поехали на «волге». К кому-то зашли, поставили бутылку на стол, начали разговоры. Напротив нас супруги (родители суженой), она сама и брат (то ли младший, то ли старший – я не понял). Бутылку распили, разговоры закончили, сестра Сашкина с мужем сели в машину и поехали, пообещав за нами вернуться. Захар крикнул: «Не надо!». Потом из дома исчезли родители. Брат невесты заявил, что он тоже недавно вернулся, только я не понял откуда – со службы или из мест не столь отдалённых? На всякий случай попросил:
- Спой нашу, дембельскую.
Он взял гитару и завернул:

Я хочу вам рассказать, как я любил когда-то
Правда, это было так давно
Помню, брёл один я ночью по аллеям сада
Чтоб шепнуть в раскрытое окно.

Хорошая песня, мне понравилась. Особенно второй куплет

И теперь она мне часто сниться в белом платье
Снится мне, что снова я влюблён
Раскрывает мне она, любя свои объятья
Счастлив я, но это только сон.

Черт! Какая могучая жизненная правда – говоря языком классиков марксизма-ленинизма. Действительно, только во сне мог быть теперь счастливым с женщинами – ведь наяву узнал о них всю подноготную. Поверьте, друзья, она неприятна. Вон как Сашкина невеста. Впрочем, нет…. Стакан за стаканом (вина, за которым валенки стёр брат суженной) и в ней такая бабёночка расчудная открылась вдруг – губки вишенками, глазки ласковые, титички под блузкой, как яблочки, перекатываются. Взять бы да заласкать в темноте, чтобы не поняла – Сашка это её или нет. Как в анекдоте:
- Парни, кто невесту не имел?
Жених:
- Я.
Наверное, вместе с хмелем вползал в мою душу Сатана. Впрочём, к чёрту догадки. Я опять ощутил то, что со мной бывало не раз и не два: я начал раздваиваться – даже озноб спину лизнул. В какую душу? Нет у меня души – старуха в древнем мире высосала всю до последней капельки, сама вселилась в моё естество, ведьма, и теперь сбивает с толку моё добропорядочное начало. Жаль, что не превратила в летучую мышь – висел бы вверх ногами под потолком тёплой пещеры и в ус не дул. Чёрт! Зачем напился?
- Саня, дай закурить.