Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен" ⇐ Раскрутка

[Гость]

Нашёл сумку, в ней отвёртку и нужный ключ.
Штуртроса и талреп, их соединяющий, туда-сюда, сюда-туда…. Рулят маоисты - домой спешат. А вот хххр-р-рен вам! Сунул отвёртку в отверстие талрепа, поймал ключом гайку – бац! Удар! Талреп побежал к корме, выбил из рук отвёртку. Булькнула в воду – где искать? Чёрт с ней. Да и не удержать мне трос отвёрткой – у штурвального такой рычаг…. Надел ключ на гайку, сворачиваю и бегаю за талрепом по пассажирке. Руль направо - я вперёд, руль налево – я назад….
Свернул. Оборвалась штурвальная цепь, и катер стал неуправляем….
Всё, братцы, приплыли.
Заглох, захлебнувшись, двигатель. Вода плещется под палубным настилом. Нам осталось пространства – спардек. Одни головы из воды торчат. У Вадима ещё и колени. За его спиной выплёскивается вода в щель створок пассажирки.
- Что это?
- Волны по юту – сели-то глубоко.
Парни опять заспорили – пойдёт ли ко дну катер? Два отсека затоплены, но есть ещё камбуз, кубрик, каюта, форпик, ахтерпик и оружейный погреб – должен удержаться.
- Что там?
Над головой затопали, загремели.
- Спасательный плотик сбросили – швах дело.
- Бегут китаёзы! Ура, братцы! Спасены!
Далёкий, но усиленный мегафоном и близостью воды, родной голос мичмана Герасименко:
- На плотике, всем в воду. Вторая очередь на поражение.
Будто отбойным молотком по голове простучала очередь крупнокалиберного пулемёта.
Разумно ведёт задержание Николай Николаевич. На плотике какую ещё фортель могут выкинуть – парни отпетые. А в ледяной воде их можно брать голыми руками….
Всё, взяли – не слышны за бортом даже шорохи….
Только волны. Только холод. Да перестук зубовный.
О нас забыли.
Замерзаем! Заживо леденеем! Спасите, братцы! СОС!
Ох, и покричали же мы, глотки надрывая. Один Вадим молчал, но он без сознания.

Ваше благородие их превосходительство
Издало приказ о дембеле Советское Правительство
Навернулись слёзы на глаза мои
Не везёт мне в службе – повезёт в любви

Слабее всех оказался я – а может, досталось больше? Нет Вадиму круче – он чуть насовсем кровью не истёк. Его в базе сразу на вертолёт и во Владик. Слава Богу, жив! Мы что, у нас только переохлаждение – можно сказать, лёгким испугом отделались. Парни на следующий день в казарму. А мне почти неделю температуру сбить не могли - бредил, говорят, метаясь в жару, всякой ерундой. Когда оклемался, потянулись гости. Ребята приходили, рассказывали. Полковника Конова с должности сняли – не посмотрели, что кавалер знака «Почётный чекист». Вот за эту самую операцию, в которой довелось нам участвовать. Слишком, говорят, велики потери. Тут ещё мы катер угробили. Притащил его на буксире 67-ой, тот самый, что спасал нас из ледяной купели в затопленной пассажирке. Герасименко, как диверсантов скрутил, на всех парах в базу – за орденами. По слухам – наградят. А нас? Нас, наверное, будут судить. Ждём - парни в казарме погранотряда, я в санчасти, отчаянно кашляя….
Пришли Петька Старовойтов с отцом. Начальник судоремонтных мастерских Паранайска пожал мне руку:
- Спасибо за сына.

[Гость]

Грохнул на тумбочку угловатую бутылку коньяка.
- Хочу с тобой выпить. Специально прилетел. Сразу, как узнал.
Петька тактично вышел. За ним потянулись солдаты из палаты. Их трое. Молоденький самый – водитель персонального УАЗика начальника особого отдела отряда. Здесь он с огнестрелом. Вернее – с царапиной от пули под мышкой. Застукал его капитан Тимошенко с женой в прелюбодеянии и за кабуру. Жене пулю в сердце, водиле, и себе в голову. Схоронили супругов, а солдатик лёгким испугом отделался да царапиной в левой подмышке.
Рассказывал вечером, когда палатой допивали коньяк:
- Были в Уссурийске, шеф: «Давай заедем к крестникам». Задержали нарушителей – ей девятнадцать, ему сорок пять. У него в Китае семья – детишек кишмя кишит, а он: хочу жить в Союзе и только вот с ней.
- Действительно, кресничек, - вспомнил я историю двухгодичной давности.
- Так вот, - продолжил водила особого отдела, - ушёл шеф, а через некоторое время летит молодая хозяйка. Ничего из себя, в нашей одёжке. «Идём, - говорит, - солдат, чаю попьёшь». В сторонку отошла да как начала сморкаться – у меня и аппетит пропал.
- Обезьяна, - посетовал один из двух «дедов-погранцов». – Никакой культуры.
Я возразил:
- Это ты напрасно. Китайская культура намного древнее нашей.
- И от того они такие рыпистые? Тебя вон чуток не утопили….
- Одно другому не мешает. Взять немцев – цвет европейской цивилизации, а сколько народу загубили….
Заспорили. Фрицев, хотя они тоже гады, когда против нас, уважали больше узкоглазых.
У «дедов-погранцов» своя «история болезни». Были в увольнении, сцепились с «шурупами» из танковой дивизии. Толпа тех была – всех перемогли. Одному бойцу косицу проломили – до сих пор в коме лежит. Погранцы ждут и гадают, куда из палаты – на заставу или в дисбат?
Вот и меня, то ли лечат здесь, то ли в заложниках держат – как дело повернётся. Диверсантам мы не дали уйти, а катер-то угробили. Пропили с Вадимом….
Достал из тумбочки газету - старший Старовойтов притащил. Отыскал…. Вот она, малюсенькая заметка: «…. уволить в запас…. срок службы которых.… и призвать на действительную срочную службу….». Какие простые, но важные, ёмкие слова! Как долго ждала их моя душа.
По щекам побежали слёзы, я закрыл лицо газетой.
- Что с тобой? – засуетились погранцы. – Тебе плохо? Позвать сестру? Сестра!
Но пришёл медбрат – сержант срочной службы.
Слёзы вытираю:
- Со мной ничего – всё в порядке.
- Вставай, вставай, - потребовал костоправ. – На укол пора.
Пошли в процедурную. Сержант в белом халате трепался напропалую:
- Горячий укол – хлористый кальций. Он тебя к утру на ноги поставит. Закатай тельник до предплечья. Поработай кулаком….
- Зубов не жалко?
- Шутить изволите?
Он перетянул мне руку жгутом, нашёл иглой вену, выдавил туда содержимое шприца. Вздулась шишка.
- Сейчас будет немножко жарковато, - и развязал жгут.
Какой немножко! Будто огнедышащий дракон лизнул мою спину. Я дёрнулся грудью вперёд, упал со стула и отключился на полу.
…. Вернувшееся зрение явило сознанию такую картину - я спиной на полу, на мне костоправ, по щекам хлещет. Потом сунул в нос нашатырь.

[Гость]

- Что с тобой? Что?
- Дом увидел, как наяву…. Слышь, брат, помоги. Мне надо связаться с бригадой в Дальнереченске. Позволь к телефону….
Костоправ взликовал, что ко мне вернулось сознание, и рад был помочь:
- Так, это, коды надо знать…. Ты знаешь?
Я не знал.
- Юлька! Юлька поможет. У меня девчонка на телеграфе служит. Пойдём.
Мы прошли в кабинет военного врача. Костоправ дозвонился до своей Юльки, уворковал её помочь. Телефонистка связалась с Дальнереченском. Был звонок в политотдел бригады, дежурному по части. Наконец нашли квартирный телефон Юрченко.
- Да, - раздался на том конце провода узнаваемый голос с хрипотцой.
- Добрый вечер, Борис Павлович, главный старшина Агарков, ханкайская группа катеров. Прошу прощения за поздний звонок.
- Да уж…. Я слушаю, старшина.
- Приказ вышел, товарищ кавторанга, занятия начались, меня ждут в институте.
- Я помню о своём обещании. Но мне сказали: у тебя проблемы со здоровьем.
- Жив и здоров, Борис Павлович, и вам желаю….
- Слышу. Рад. Завтра дам команду готовить тебе документы на расчёт. Приезжай….
- А Переверзев?
- Я ему сейчас позвоню.
- Спасибо.
- Спасибо, друг, - я полез обниматься к костоправу. Ткнулся носом в его плечо и не смог удержать слёз.
- Ну-ну, - похлопывал ладонью моё плечо сержант. – Ну-ну.
Переверзев явился после обеда.
- Личные вещи остались? Собирайся. Завтра еду в бригаду и тебя захвачу.
- В бригаду? На ГАЗоне? 200 вёрст в холодном пыльном кузове? Боже праведный! А почему не на поезде? Билетов не достать? А попробовать? Дайте мне шанс.
- Хорошо. Не уедешь сегодня – завтра со мной на машине.
Сборы были не долги – вещи мои хранились в каптёрке. Я из санчасти перебрался в казарму, где уже обитал наш героический, но сухопутный теперь экипаж. Прощались, обнимались, собирались всей толпой в самоволку – меня на вокзал проводить. Герасименко явился с пирса, специально, по приказу замполита. Вот спелись два друга – хрен да подпруга! Ухмылки его ясны – билетов нет, меня в казарму и завтра в продуваемом всеми ветрами, пыльном кузове «УАЗа» двести вёрст в холодном октябре. А меня кашель бьёт, испарина от слабости – ну, не долечился: домой охота.
Думаю, подсылая ко мне Гераську, замполит ещё одну цель преследовал. Знал, что отношения наши не выяснены, характеры у обоих взрывные – большая вероятность, что мы могли сцепиться с сундуком насмерть у последней черты. А он пожнёт плоды своих интриг.
Прощай, братва! Веди меня, сундук, на вокзал.
Идём, молчим. Я впереди, Гераська за спиной – конвоирует.
На вокзале кассирша:
- Билетов нет. Но могут быть по прибытию поезда.
О-пана! Зацепочка!
- Буду ждать, - говорю. – Могут быть места по прибытию поезда.
Гераська пожал плечами – имеешь право. Прибытие в половине двенадцатого. Ещё два часа. Готов ждать. Вот, ублюдок!
На вокзале народу тьма – призывников провожают. Вот они – свежестриженные, нахально-растерянные – с родственниками, друзьями, подругами.
У меня созрел план. Подошёл к группе ребят.

[Гость]

- На службу? Основное армейское правило знаете? Старшин уважай, кусков презирай. Видите, сундук меня пасёт? Можете прессонуть, чтоб я его на вокзале больше не видел?
- О-о, да легко. Мы его щас в ближайших кустах закопаем, - пообещали провожающие, выпендриваясь перед отъезжающими.
Не знаю, закопали Герасименко в ту ночь на вокзале иль убёг Николай Николаевич, но пропал с моих глаз навсегда. С новыми знакомцами-призывниками я не только сел в поезд, но и без билета доехал до Дальнереченска – закосил под «покупателя». Настоящие были не против.
В бригаде меня ждали документы на главного корабельного старшину. Прощальный жест полковника Конова. И ещё известие, что машина с замполитом, выезжая из Камень-Рыболова, перевернулась. Переверзев сломал ногу и попал в санчасть. Вот так судьба распорядилась.
Дембеля с малых катеров поинтересовались - не нужно ли что через забор пронести? У меня в портфеле ничего предосудительного. Разве что альбомчик.
- Кто дежурный на КПП?
- Старлей Ершов.
Докатился Кабанчик – на сундуковские посты заступает.
- Легко пройду – корифан-то старый.
Но ошибся….
Ершов не кинулся обниматься. Сказал деловито:
- На дембель? Что везём? Открывай портфель – таможенный досмотр. Так, тельник один, зубная щётка… так…. А это что? Дембельский альбомчик? Ну-ка, ну-ка, полюбопытствуем…. А тебе известно, старшина, что снимать боевую технику запрещено? Не обессудь….
Он рвал листы из дембельского альбома и вглядывался в моё лицо с садистским удовольствием.
- Что лыбишься? Что ты лыбишься?
- Я думаю, переступлю порог КПП и больше никогда, ни одной писе не позволю унижать себя безнаказанно. Клянусь.
- Может, поговорим на эту тему в кабинете начальника политотдела, или ты торопишься?
Вырванные листы Кабанчик сунул в урну, альбом положил сверху на портфель. Я потянул его за ручку, и альбом скатился на пол. Пусть остаётся. Уж лучше без него, чем с таким.
- Честь имею! – козырнул и вышел вон.
Этот случай рассказал полковнику ЧВВАКУШа, вместе с двумя патрульными курсантами остановившему меня на вокзале в Челябинске. Я уже переоделся в дембельскую форму и поджидал электричку в родной район. Полкан полистал мои документы, пересчитал знаки на груди и сказал:
- Служили отлично, но зачем же форму нарушать? Кашне вам не положено. Снимите, застегнитесь и наденьте «слюнявчик».
- «Сопливчик», товарищ полковник, - поправил я, стоя в распахнутом бушлате и роскошном офицерском кашне.
Видок мой дембельский явно не соответствовал требованиям Устава, но падать ниц в трёх шагах от дома так сильно не хотелось….
- Вы можете затащить меня в гарнизонную губу, отнять звание и награды…. Я три года не был дома, готов задержаться ещё на десять суток, но «сопливчика» у меня нет – стюардессе оставил сувениром.
Он был мудр, этот полковник ЧВВАКУША. Он усмехнулся, вернул мне документы и взял под козырёк. Я мог презирать любого вояку – будь он маршал или рядовой – это субъективно. Но объективно – я обязан отдать честь воинской форме. И я опустил портфельчик, застегнул бушлат, даже крючок у горла, упихал с глаз кашне, и встал по стойке «смирно», приложив ладонь к бескозырке.
- Вольно, - сказал полковник и протянул широкую ладонь. – Поздравляю с возвращением.
Слёзы побежали по моим щекам, когда показали патрульные спины.
Потоки их были дома. Мама плакала, уткнувшись носом в моё плечо. Отец размазывал сырость кулаками по щекам. Сестра – оптимистка. Явилась и пихнула меня в кресло:
- Рассказывай.
- Что, милая?
- Как что? Анекдоты армейские – страсть люблю.
- Да не был я в армии – три года во флоте.
- Напрасные годы, заметь, - встрял отец. – Сейчас бы уже институт заканчивал, в начальники метил.
Я задумался - а напрасные ли?

[Гость]

Подруга для председателя

В толкотне и в суете
Принцесс полно, да все не те.
Где же та красавица,
Та, что нам понравится.
Та, что с нами справится.
(П. Маккарти)

1

Блаженно растянувшись на кровати, обвёл взглядом комнату. Мне определённо нравился новый родительский дом, который они построили и благоустроили, пока служил на границе. Как-то у меня будет в общаге?
Чувствуя, что мысли о новой жизни развеселили, почти успокоился после спора с отцом – никак не хотел отпускать меня старый вечером на электричке в Челябинск. Строил планы – заночую в Шершнях у сестры, а утром в ЧПИ. А он – нет, утром поедешь на автобусе. Мы заспорили. Потом я согласился – ладно, будь по-твоему. Подумал – запрусь на учёбу в институте и пропаду с родительских глаз на полгода. Пусть хоть этот вечер будет нашим. Вспоминали с ним Ханку….
Когда наутро вышли в гараж к отцову «Запорожцу», презентованному инвалиду войны государством, подумал – холодно, не заведётся машина. А она завелась и весело побежала вперёд по заснеженной дороге. Я увозил с собой ощущение домашнего покоя и уюта, о которых с надрывом мечтал долгие годы службы.
Дребезжа и подпрыгивая на каждой рытвине, «Запорожец» въехал в Южноуральск. Я поглядывал в окно на двухэтажные дома – они мне почему-то казались ненастоящими. Южноуральску не хватало масштабов, и потому дома его и улицы выглядели декорацией. На автобусной станции толпа народа. Взглянул на отца и укоризненно покачал головой – вот и приехали!
- Посиди немного, - он оптимистично двинулся к кассе.
Скоро вернулся с билетом, вложенным в красные корочки удостоверения инвалида войны, объявил:
- Место двадцать пятое.
Я постарался не улыбнуться.
- Спасибо.
В автобусе моё место оказалось рядом.… С кем бы Вы думали?
Вот и скажите, что судьбы нет – всё происходит по воле случая. Хрен там! Она есть – всё предначертано на Небесах задолго до исполнения на Земле. Ведь мог же вчера уехать на электричке в Челябинск – мог, но не уехал. Судьбе было угодно посадить меня в автобусное кресло рядом с бывшей подругой, из-за которой начались все мои злоключения – драка с бандитами, бегство в пещеру, служба и только через три с лишним года возвращение домой. И надо же было встретиться!
В первый момент растерялся – Господи, ты-то почему здесь (я не про Господа)? Два часа ехать с тобой, когда мы уже однажды на всю жизнь расстались. О чём говорить? Как я был облапошен и брошен? Впрочем, нет, помнится, я её бросил.
- Здравствуй, Надя, - сказал, чувствуя себя стервецом.
- Господи, ты ли это?
- Как видишь.
На мне был бушлат с бескозыркой, клёши и флотские ботинки на высоком венском каблуке. На коленях чёрный портфельчик с якорем на язычке – дембельский саквояж.
Автобус урча покатил по городу.
- А я и не знала, что ты служил во флоте. Совсем вернулся?
- Да, вот еду в институт восстанавливаться.

[Гость]

- Да ла-а-адно! Впрочем, ты ведь у нас очень умный - ни как твой сват.
Колька служил морским пехотинцем где-то под Владиком.
- Вы переписываетесь?
- Только осталось.
- Замужем?
- Нет.
- Что со Стахориком?
- Убил его Колька. Толпой подловили, избили и бросили под автобус. Потом водителя судили – чуть срок нахаляву не схлопотал.
Я замолчал – вон оно как!
За окном мелькали последние дома города перед выездом на трассу. Мне захотелось его открыть, высунуться и заорать – помогите, люди! прошлое догоняет!
Но я спросил:
- Ты, правда, веришь, что он убил?
- Наивный, - сказала Надюха. – Твой сват на всё способен.
Господи, кого она из себя корчит – престарелую тётю, много повидавшую в этой жизни?
- Где твой ребёнок?
- А что? – ощетинилась Надя.
- Да нет, ничего. Просто думаю, что маленькие дети должны жить с родителями.
- Ты посмотри на него – какой правильный! Давай, женись, и заберём малыша из детдома.
- И ты, не любя, пойдёшь за меня?
- Пойду – вон ты какой красивый: ленты в якорях, а грудь, наверное, в медалях.
Я напрягся, себе шепнул – дыши, не психуй, думай головой, а не нервами.
Взгляд мой был смертельно холоден:
- Слушай, а мне это надо?
- А помнишь, говорил, что любишь? Ромео из себя изображал. А оказалось - ты такой же поддонок, как и твой сват.
Я смотрел на неё с патрицианским презрением к нижеползающим:
- И ты уверена, что это правда?
- Да, это неправда, - спокойно сказала она. – Из вас двоих я любила только его.
- А теперь, я вижу, добилась аттестата зрелости в житейских науках, и готова пойти за кого угодно – даже за меня, недостойного.
- Все вы сволочи, - сказала Надюха и тихо заплакала.
- Я тебя утешать не собираюсь, - не знаю, почему сказал я. – Это всё равно, что говорить сковородке, что у неё дно закопченное.
Надежда завелась сильнее.
- Меня в жизни никто так не оскорблял, - сквозь слёзы сказала она.
Я был несокрушим:
- Да будто бы.
Но я действительно не умел утешать, а громкий плач её раздражал. Мне захотелось закричать – слушай, Надюха, хватит дурить! У тебя была любовь честного чистого парня, а ты выбрала негодяя. Кто теперь виноват?
Громкий плач её перерос в истерику – она подвывала волчицей, надрывно всхлипывала и кулаками размазывала тушь по щекам.
Окружающие зашевелились:
- Эй, что там происходит? А ну-ка перестань! Эй, парень, пересядь сюда.
Я бы запросто, но сидел у окна, и через Надюху не выбраться, да она и не выпустит – это точно. Сиди и слушай, раз уж судьбой так предназначено. И я сидел.
К нам подошли.
- Девушка, вам плохо? Может, пересядете?