Клуб любителей научной фантастики ⇐ Раскрутка

[Гость]

- Ну, ясен хрен, не работягой – это реплика от костра.
- Поутру нашли в беспамятстве и в карманах пустота. Сначала думали дохляк - эти твари сожрать хотели, я не дала.
- Спасибо.
Кто-то с поправкой влез:
- Спасибо слишком много, а вот по флакону на брата сама раз.
Нашлись варианты.
- Теперь, как благородный человек, ты обязан на Надьке жаниться.
Хохот у костра. Реплики.
- Переедешь в дом буржуйский, Кащеевна, мы к тебе на опохмел ходить станем.
- А можа при барских хоромах нас куда пристроишь – и ноги бить не надо.
- Подымишься, обитель твою сыщем, - пообещала толстая моя спасительница. – На, съешь, сама жевала.
Она сплюнула на ладонь и сунула мне в рот что-то вроде хлебного мякиша. Я поперхнулся и зашёлся в кашле – где-то в пыли, у её ноги, потерялась подачка.
- Ходули-то шевелятся? – спросила Кащеевна, но погладила не бедро или колено, а ширинку брюк.
А чёрт их знает! Посмотрел на свои конечности. Попробовал согнуть в колене одну ногу – получилось. Потом вторую. И руки функционируют….
Только ощущение, будто на запястье оптимизатор – ни жара костра не чувствую, ни прохлады ночи. И боли не чувствую.
А должна быть!
Пощупал вмятину во лбу – круглую, глубокую - след молотка в пластилине.
- Хоть чернильницу ставь, - порадовалась за меня Кащеевна.
Как могло такое случиться?
Помню бандюков, «Мерседес» чёрный, наш разговор….
Как тормознулись у обочины, тоже помню. Вылез обнадёженный, а потом удар - в лоб, молотком. Должна была треснуть кость и брызнуть мозги, а получилась вмятина. И запекшей крови нет. Даже кожа будто цела.
- Нет зеркальца? – спросил.
- Лежи уж, - Кащеевна убрала мою руку со лба, – князь Гвидон.
Кто-то был начитаннее:
- Если ты про звезду, что в торцу горит, то эта у евоной жонки – царевны-лебедь.
- Что за народ? – спросил и смежил веки, чтобы не видеть испитые рожи в бликах костра.
- Эти-то? – для полного обзора Кащеевна пристроила мою голову на объёмное своё брюхо. – Эти-то? Щас познакомлю. Вон Ванька Упырь – кровь сосёт из мертвяков.
- Врёшь, Надюха, - вяло откликнулся мужичонка с маленьким бледным безволосым личиком, чем-то напоминающим страусиное. Может, крупным широким носом, гнущим шею и фейс к груди? Или маленькими луповатыми глазками, как пуговицы нарядной кофты, поблескивающие всполохами костра? – Кровяка в трупе сворачивается – попробуй, высоси.
- Вы что, действительно человечиной питаетесь?
- И крысятиной, и грачатиной, и ежатиной – мясо же, - это сказал одноногий, безликий, с огромным кадыком на длиной худой шее, в тельняшке под короткорукавым пиджачком с чужого плеча.
- Макс Афганец, - представила Кащеевна товарища. – С зонтиком вместо костыля, а скачет так, что не убежишь – даже не пытайся.
- Зачем мне от него бегать?
- Мало ли…, – покрутил лысой головой с приплюснутым черепом ещё один участник вечерни. – Вот захочешь смыться, не рассчитавшись….
- А я вам должен?

[Гость]

- Боря Свиное Ухо, – представила Кащеевна. - Говорит, в прежней жизни трактир держал – конкуренты сожгли. Сам едва спасся – шевелюру огонь слизнул, а обгорелые уши трубочкой свернулись.
- Слышите, братва, как Звезданутый запел? – забеспокоился бывший трактирщик. – Мы его, буржуя дрёбанного, нашли, с дороги пёрли, от дожжа укрыли, у костра согрели, а он – чего я вам должен? Да ты по гроб жизни нам должен за содеянное – по гроб и не рассчитаешься.
- Угомонись, - махнула толстой рукой Кащеевна.
- Выпить ба, - мечтательно вздохнул малый с крепкими, но обвислыми плечами. И руки у него были мощные – длинные мускулистые с широкими заскорузлыми ладонями. Вот ноги подкачали – короткие, кривые, как у карлика.
- Филька Звонарь, - представила Кащеевна. – С им не разговаривай – глухня. Силы немеряной – это ён тебя сюда на сабе пёр. А вот стрючком подкачал – меньше мизинца.
Рукастый коротконог, заметив внимание к своей особе, закивал головой.
- Гы-гы-гы!
- Гы-гы…. Хрендель, говорю, у тебя ни на что не годный.
- Выпить ба, - согласился Звонарь.
- Выпивку мы сегодня прокакали – с энтим вот провозились, - трактирщик неприязнь ко мне личную пытался замутить до всеобщей. – Можа у тебя, Кащеевна, что в заначке сохранилось – проставляйся. Что за свадьба без веселья?
- Свадьба? – заступница моя встрепенулась. – На свадьбу можно и в закромах пошебуршать.
Рывком развернула моё лицо, едва не сорвав шею с резьбы.
- Ты, милый, как?
- Насчёт выпить?
- Насчёт жениться.
- Отрицательно.
- Дай-ка я посватаю, - придвинулся бородач с впалыми глазами. – Ты, морда буржуйская, кочевряжиться сюда пришёл?
- Меня принесли, - напомнил. – Сожрать хотели.
- Щас башку расколю, - трактирщик поднял обломок кирпича.
- Угомонись, Уч-Кудук, - вступился Ванька Упырь. – И ты, Боря, сядь, брось каменюку, сказал. Мы завтра за этого чубайса ящик белого с буржуйки худозадой стрясём.
- Поставит? – это он мне.
Пожал плечами – о чём вы?
- Поставит, поставит, - кивал Упырь страусиным клювом.
- Да ён ничё не помнит, - надрывным вздохом проводила Кащеевна вдаль видение белой фаты.
- Глаза видят, язык болоболит, - Упырь развил мысль. – Дырку в лобу глиной залепим – кто-нибудь признает. Водить по улицам на щепощке станем, как цыгане медведя.
Бомжи развеселились. Посыпались реплики.
- Ты, Звезданутый, на лисапетке крутить можешь? А косолапые катаются.
- В цирк его продадим.
- Лучше на паперть посадить – никто мимо не пройдёт. С такою дыркой-то в лобу….
Уч-Кудук придвинул бородатое лицо:
- Ты закатываться умеешь? Ну, дёргаться от падучей…. Научу – всем прихожанам карманы вывернешь.
Я выдержал его змеиный взгляд.
- Оно мне надо?
Трактирщик подскочил:
- Гонор-то убавь, морда буржуйская. Нет, надо ему башку расколоть, надо.

[Гость]

- Сядь! – Упырь махнул рукой. – Тащи, Кащеевна, заначку – сегодня он твой, а завтра решим, что с им делать.
- Ну, коль так, то и не жалко, - Надежда бесцеремонно спихнула меня в сторону и в три приёма – четвереньки, коленки и, наконец, стопы – подняла тушу в вертикальное положение. – Не жалко для компании – сейчас сбегаю.
Утопала в темноту.
От толчка упал лицом на угол полузасыпанной бетонной плиты и не почувствовал боли. Вот что это такое? Кожа на щеке лопнула, кровь течёт, а боли нет. Давеча кипяток пил и не обжёгся. Куда чувствительность пропала? Увы, печален вывод – следствия черепно-мозговой травмы.
Пощупал вмятину во лбу – точно, подставка под чернильницу. Представил пузырёк-непралевашку – сколько кубиков бесценного мозга вмято, порушено, безвозвратно погублено. Какие утрачены способности? Как сам жив остался?
Но остался. Могу мыслить, дышать, есть, пить, говорить, видеть и слышать. Двигаться могу. Значит, рано мне в покойники, да и в шуты гороховые….
Не ощущаю боли – один нюанс. А иже с ним – тепла и холода. Словом, потерял чувствительность. Не замечаю голода – второй. Впрочём, это из той же оперы.
Со слухом что? Со слухом есть проблемы. Голоса доносятся как из бочки – бу-бу-бу. И никак не могу понять, кто говорит, пока на рот не гляну. Это бывает…. Ну, точно! Заткнул поочерёдно пальцем правую раковину, левую. Это бывает, когда слышишь одной половиной. А у меня не работает правое ухо – напрочь отключилось. Вот такая чернильница!
Дальше что?
Прикрыл поочерёдно глаза – видят оба, но левый хуже. Да ни хрена он не видит – только свет и тьму! Смотрю на рожу трактирщика, вижу пергамент лысины и щёк, да три пропадающих пятна, когда Свиное Ухо молчит или моргает.
Руки двигаются, ноги гнутся. Попробовал встать. Встал, и тут же едва освещённые стены строения, костерок и сидящие пред ним бомжи в кадриль пустились – утюги за пирогами, пироги за башмаками…. Голова закружилась, и я бы упал, если б раньше Уч-Кудук не дёрнул меня за лодыжку.
- В бега, буржуй, собрался?
Упал и ткнулся лбом в треклятую плиту.
- Э, кончай, кончай! – вступился Упырь. – Товарный вид испортишь.
- Хуже не будет.
Подошла Кащеевна с коробкою в руках.
- Духалон?
Надежда извлекла пузырёк, повертела перед глазами.
- Не-а. Средство для очистки ванн.
Бомжи оживились
- Спиртяга?
- Ректификат.
- Цеди в котелок.
- А можа я неразбавленный пью.
- Выдавай Надюха по флакону.
- Допиваёте бульён, и ларисок дожирайте.
- Пускай флакон по кругу и котелочек – на занюх.
Кащеевна, едва не лишив головы, затащила мой торс на своё бедро.
- Хтой-то тебя так?
- Упал.
- Сейчас залижу – как на собаке заживёт.
И она принялась вылизывать царапины и ссадины моего лица.
О, господи! Я закрыл глаза. Опять этот запах. Отвратительный запах нечистот и гниющей плоти. Запах её рта.
- Будешь?

[Гость]

Открыл глаза – Кащеевна пристраивала пузырёк к моим губам.
- Средство для очистки ванн? Нет.
- Что ты понимаешь! Надо в рот набрать глоток, а потом запить - мягше бражки пройдёт.
Надя продемонстрировала культуру пития убойного напитка – крякнула, дыхнула, помотала головой.
- Прошла. Выпей, дуралей, веселее станет.
Реплики от костра:
- Смотри, как она его ласково – дуралей. Чует сердце, свадьбе быть.
- Сейчас мы её и забацаем. Уч-Кадушка принимай поповский сан.
Густой бас бородача отразил бетонный потолок:
- Венчается раба Божья Надежда рабу Божьему - Слышь, как тебя? Не помнишь? - рабу Божьему Звезданутому. Аминь.
Четыре глотки прогудели:
- Ами-инь.
- Да целуйтесь вы, черти! – басил Уч-Кудук, грозя дымящимся поленом. – Зря, что ль машу кадилом?
Увидев щербатый Надюхин рот, в страхе закрыл глаза. О, Господи!
- С таким не интересно - квёлый он, как жмурик, - отступилась новобрачная. - Надо его напоить.
Какие вопросы? Мне тут же протолкнули в рот горлышко пузырька, едва не выдавив зубы. Забулькала жидкость, задёргался кадык, пропуская её внутрь.
- Пей, буржуй, халява. Завтра нас коньячком угостишь.
- Вот, зараза, полфлакона оприходовал и не поморщился.
- Пустите-ка его – посмотрим, пробрало али нет.
Меня поставили на четвереньки. Я только помотал головой, давя отрыжку, а она хлынула изо рта жидкостью для очистки ванн.
- Вот зараза, всё добро в пыль. Не давайте ему больше.
Меня оставили в покое.
Я прилёг, пытаясь привести в порядок мысли – осознать, что имею, что могу противопоставить этой банде спившихся отбросов в защиту своей чести, достоинства и самой жизни. Но достал-таки ректификат – головка моя поплыла, поплыла, вальсируя, не давая сосредоточиться на главном. Чушь полезла всякая, философская – ну, прямо к месту.
Через всю мою сознательную жизнь проходила красной нитью женская тема. У меня не было приятелей кроме виртуального Билли. Папашка бросил нас, и было время, когда я его ненавидел, потом жалел, но никогда не уважал, не гордился, не брал в пример для подражания. Дед был суровым человеком и, как оказалось, весьма жестоким и коварным – мы стали врагами. Патрон давал отеческие советы, но чаще прислушивался к моим, профессиональным. Так уж получилось, что жизнь мою заполнили женщины – бабушка и мама, жёны и любовницы, дочери. И, конечно, это обстоятельство корректировало мои поступки, сформировало характер и определило судьбу, которую, впрочем, не следует хаять. Только вот ирония - на пороге в небытиё оказаться вновь в роли жениха полуторацентнерной макумбы.
Свадьбу играли с размахом. Подкинули дровишек в костёр – тьма убралась в углы. Надюха на выпивку не поскупилась, а в котелке ещё оставалась крысиная похлёбка. Подвыпившая компания веселилась от души. Зажигала невеста, сотрясая необъятными телесами.
- Я, бывало, всем давала по четыре разика
И теперь моё давало стало шире тазика.
Бомжи пустились в пляс. Филька Звонарь живописные выделывал кренделя на своих кривых недоразвитых.
- Ай-лю-лю, ай-лю-лю, поймал вошку на фую
Грязную вонючую, щас её замучаю.

[Гость]

- И-и-и, - Кащеевна по-цыгански откинула стан, сотрясая пудовыми грудями.

- Я, бывало, всем давала по четыре раза в день
А теперь моё давало получило бюллетень.

Ванька Упырь запылил вокруг, шаркая.

- Эх, оп твою мать, на свадьбе буду бичевать
Сыму с невесты рядницу, надеру ей задницу.

И хлопнул Надюху по внушительной ягодице. Та в долгу не осталась – топнула и отдавила приставале ступню.

- Я давала бы ещё, да болит влагалищё!

То, что они выделывали вокруг костра, свет его отражал на стенах здания, масштабную рисуя вакханалию. Да ещё бетонный потолок, усиливая, отражал голоса. Словом, кордебалет и опера на сцене полуночного театра абсурда. Вокальнохореографическое представление в исполнении отбросов общества. Кому-то в кошмарном сне такое не привидится, а мне, пожалуйста, реальное и дармовое зрелище.
А дармовое ли? Напляшутся бичи помойные, и пьяная десятипудовая дурнопахнущая Кащеевна навалится и изнасилует меня. Каково? Убойно. Впрочем, нет, конечно, ничего у неё не получится. Но даже сама попытка, даже мысль о ней вызывала в душе крайнее отвращение. Что предпринять, чтобы избежать её приставаний? Бежать, надо немедленно бежать отсюда прочь.
Я только поднялся на корточки, а голова моя поплыла кругом. Вернее всё вокруг побежало перед глазами - утюги за пирогами, пироги за башмаками….
Чёрт! Ещё одно следствие черепно-мозговой травмы – у меня отключился вестибулярный аппарат. Интересно, один или оба?
Как бежать, если я даже на ноги встать не могу – теряю ориентацию в пространстве? Ползком в двери, затеряться в темноте, дождаться утра…. А там видно будет. Сейчас задача – спасти свою честь.
Про честь загнул, конечно, но пополз. Как разведчик через линию фронта - левое плечо вперёд, правое…. И локтями, локтями упираюсь. Голова кружится…. до тошноты. Но земля рядом – лбом уткнусь, отдышусь и дальше.
Добрался до стены – где выход, не знаю. Но я уже в тени, меня уже не видно – кинутся искать, а не тут-то было.
Ползём дальше, по периметру – должен быть выход, ведь как-то же вошли. Хотя, наверное, громко сказано – выход для тех, кто ходит, мне следует поискать выполз.
Что это? Спуск в подвал? Ступени. Дальше вода. Не врюхаться бы, а то придётся бичей на помощь звать. Вот смеху-то….
Обогнул ловушку, чешем дальше. Конца и края нет пути. Но это не дело – пусть голова кругом и тошнота в горле, так мне теперь в гада ползучего превращаться? Надо пытаться встать и идти, ну, хотя бы держась за стену.
Встал и…. И меня швырнуло на стену, ладно спиной – опёрся, не упал. А у костра – больше ничего и не видно – пироги за сапогами, утюги за пирогами…. Голова кругом, подступила тошнота. Сейчас вырвет…. Не вырвало.
Сглотнул слюну. Шаг вперёд – плечо касается стены и ладони на ней. Другой….
Всё кружится, голова кружится, стена шатается, а я иду. Даже напеваю:

- Нелёгкой походкой матросской иду я навстречу врагам…

[Гость]

Это ректификат во мне поёт. Вот хмель пройдёт и всё наладится, всё будет хорошо. Из худших передряг выкарабкивались….
Нет, так хреново мне ещё никогда не было. Ах, Билли, Билли, как ты сейчас нужен. Неужели не слышишь вопли мои в своём виртуальном благополучии?
Вход возник внезапно – тёмным проёмом в серой стене. Плечо и руки потеряли опору и я вывалился в черноту летней ночи. Но упал не лицом в землю, как следовало ожидать, а затылком хряпнулся об неё. Потому как почва под ногами, будто утлая лодчонка на крутой волне, вдруг вздыбилась, норовя погрести. И погребла, если б я не прянул назад.
Искры из глаз. Грохот удара от мозжечка мозговыми извилинами прокатился до вмятины лобовой кости и застрял в ушах.
От болевого шока люди теряют сознание. Но боли нет, и сознание при мне. Лежу, гляжу в небо звёздное в разрывах быстро несущихся облаков, и никакого нет желания вставать и заводить юлу. От скупого света звёзд и перевёрнутого месяца поблёскивают лужицы и капли на листве – свидетельства недавнего дождя. Новая обстановка иным мыслям дала ход.
Куда бежишь, Алексей Владимирович, от кого? Задуматься, и не ясно – куда и от кого. Впрочем, куда понятно - домой, к оптимизатору, к заветному ящику в столе. От кого? В теперешнем физическом состоянии тебе не только не найти дом, а и до города не добраться – ты даже не знаешь в какой он стороне. А эти люди…. Ну пусть бичи, отбросы общества, а вот не бросили бездыханного при дороге, приняли участие - приволокли, приютили, накормить пытались. Не впрок, конечно, но и они крысятину не от снобизма жрут. И ещё человечину. А может, врут – с них станется. Пьют всякую дрянь. Но ведь люди же! И Кащеевна с её неутолимым сексуальным голодом отвратна, но понятна. Что же мне бежать от них, если сам Всевышний послал на выручку. А не они, так загибался бы сейчас в кювете придорожном….
Впрочем, спорно. Не они, так кто-нибудь другой, поприличней и сердобольней, подобрал и определил в больницу. Может, Наташа сейчас сидела бы рядом. Может оптимизатор был бы на руке. А может, ментовские наручники….
Вздохом подавил неосуществившиеся мечты. Имеем, что имеем, и не время фантазировать. Надо возвращаться к костру и брать контроль над бандой помойных придурков. Стану для них шаманом и колдуном, Петром-ключником во вратах рая. Заставлю на себя молиться. Они на руках унесут меня домой к оптимизатору, а уж Билли решит все проблемы.
Вам ещё будут завидовать зажравшиеся городские бюргеры, грозил тем, к кому полз на свет костра. Нашел, кого бояться – это уже себя упрекал – три класса и коридор суммарно на шестерых против твоей…. пусть немного повреждённой, но ещё - о-го-го! - на что способной головы. Её и надо включать в первую очередь, а ты….
Костёр догорал - рубинился углями, по которым изредка пробегали язычки пламени. Подступившая тьма укрыла покрывалом упившихся, упевшихся и уплесавшихся бичей. В сторонке пыхтело и ворочалось бесформенное нечто – я так подумал, брачная ночь у моей невесты. Ну, помогай Бог!
Эти люди ещё не знают, что их ждёт завтра – пусть спокойно добичуют последние часы. С этой мыслью уснул.
Это был карьер. Нет, сначала был карьер – добывали бутовый камень, а потом надумали его дробить, и построили щебёнчатый завод. Производственный цех поставили, пристрой для мастерской, административное здание, гараж, котельную. Было время, он процветал, потом забросили – сдох Н-ский ЖБИ, ненужным щебень стал. Вывезли (растащили?) из корпусов всё ценное и забыли об их существовании.
Коммунальщики вспомнили – принялись возить, сливать, валить жидкие и твёрдые отходы в карьер, замутили голубую воду, одарили округу неистребимой вонью и целлофано-бумажной продукцией. Но и бомжей нечаянной радостью. Три в одном – крыша над головой, поле чудес (свалка) и дурная слава среди обывателей.

[Гость]

Поговаривали горожане, что бандюки ночами увозили свои жертвы на щебзавод, пытали в пустующих корпусах и прятали в воду концы. Тела убиенных покоились на дне карьера, а души блуждали по ночам, и находились очевидцы, утверждавшие, что видели в свете фар белые силуэты в чёрных проёмах окон.
Рядом федеральная трасса дугой выгибалась, а за ней берёзовая роща прикрывала городское кладбище. Говорили, страсти неземные творятся в этом гиблом месте. То баба голая, выйдя на обочину, помашет водителю - тормозни, мол, задержись-ка. То сама курносая с косой наизготовку за кюветом привидится. Кто-то чертей наяву зрел. Кому-то гроб дорогу пересёк. И кувыркались машины с асфальта, а на полосатых столбиках вдоль обочины обновлялись траурные венки.
Бывали мы с Лёвчиком ночной порой на этом повороте смерти. И вот что я Вам скажу – никакой здесь чертовщины нет. Из лесной чащи порою ночной бегают на свалку его обитатели. Видели мы лису, разбойницу рыжую – так сверкнула фиолетовыми зрачками на свет фар, что водитель мой по тормозам ударил.
- О ё…!
И будь асфальт сырой, то кувыркнулся бы «Лексус» вместе с нами.
Ежи, те клубочком свернутся – бойся, проколю! Да где там.
А ещё псы бродячие, коты бездомные – всяку тварь влечёт приторный запах свалки и возможность поживиться.
Теперь бомжи….
Туман, поднявшийся над карьером, растёкся за берега, запрудил окрестность. Проник в наше убежище и осветил его. Вернее рассвет и туман шли об руку – один в разбитые окна, другой в поверженные двери. Заворочались, закряхтели под дерюжками озябшие бичи и меня разбудили.
Было не лучшее утро моей жизни. Не чувствую голода, холода, пить не хочется – можно сказать, априори бытия, но поганое ощущение неудовлетворённости сушит душу. Вторые сутки немытое тело так и скинул бы с себя вместе с мятым костюмом. А что оставил? «Дырку в лобу»? Была бы шишка, было б проще – теплилась надежда: когда-то сойдёт. С этим изъяном в голове как жить? Впрочем, о чём я? Не собираюсь тут жить да и задерживаться надолго.
Ну-ка, подъём, братва бездомная, бичи помойные, беззаботные безработные. Дело есть на миллион – снесите-ка меня на Сиреневую 12. И да воздастся вам!
Боря Свиное Ухо выбрался из-под дерюжки, потянулся, трубно дунул меж ягодиц, спустил штаны и принялся мочиться в костёр. Брызги с кирпичей попали мне на ладонь. Встать двинуть в челюсть? Не получится. Убрал руку и в следующее мгновение уворачивался от направленной в меня струи.
- Что, буржуин, гребуешь? А как лакать заставлю….
Заныло под ложечкой. Не хватает тяму вот эту мразь двуногую в асфальт морально закатать. Какие-то слова сказать – убить, расплющить, раздавить. А может, молча схватить за мошонку и показать, кто в коллективе нынче бригадир.
Прихватило под ложечкой. Слов нет, сил нет. На что надеялся, Гладышев? Приручить это дерьмо? Да не во веки…. Надо было бежать, пока была возможность. А на эти отбросы, какая надежда? Забитые, задавленные, донельзя униженные они не знают жалости к слабейшему. Мыслил стать лучом света в тёмном царстве, а оказался предметом нечаянной радости: поиздеваться над беспомощным – то ли не праздник.
- Кащеевна, - в стороне ворчал Макс Афганец, ворочаясь с боку на бок и ощупывая штаны и пиджачишко, - зарекался с тобой ложиться – опять напрудонила по самые уши. Откуда в тебе сулей стока берётся?
Невеста покинула брачное ложе, подсела к костровищу, задрала подол цветастой юбки, разглядывая влажные разводья.
- Сам ты фуришься, культявый.

[Гость]

- Если б я, - огрызался одноногий, - то почему тогда Упырь сырой? Ты ж промеж нас лежала, вот и оросила.
- Вставай, кровосос, - ткнул драным зонтом, заменявшим ему костыль, неподвижную спину, – захлебнёшься. Ишь пригрелся в лужаке.
Филька выпростался из-под овчины, сел, протёр глаза, прокашлялся и сплюнул.
- Похмелиться ба.
Уч-Кудук встал на четвереньки и, что было мочи, дунул в потухший костёр. Серый пепел оголил чёрные угли.
- Опять ты, тварь, в костёр мочился!
- Почему я? – ощерился бывший трактирщик. – Это буржуй по своей барской привычке.
- Да он встать не может.
- Дак с колен.
- А вчера кто?
- Вчера можа и я – плохо помню: упились.
- Да-а, - бородач сменил гнев на милость. – Вот был вечерок-то – зараз мы флаконов шесть, а то семь оприходовали. Ты сколь принёс?
- Хрена ли считать, итить надо, промышлять.
- А с буржуем, что делать?
Все уставились на меня.
- Слышь, буржуй, за тебя нам что-нибудь отвалят?
- Или ты сам раскошелишься?
Вот она, переломная минута. Надо брать быка за рога. Надо сказать что-то такое, чтобы они повалились в ноги от моих слов и прослезились. Только где эти слова? Неужто я и мыслить разучился?
- Чего молчишь?
- Где твой дом? Куда вести тебя?
- Не вести, а нести – ведь он не ходячий.
- Э, погодите-ка, - Уч-Кудук воздел указательный палец к потолку. – Погодите, можа это не простой буржуй – банкир какой али директор. Смотрите, костюм на нём с иголочки и галстук в блёсках. Запонка была золотая, да какая-то сука уже стащила.
Он свирепо оглядел товарищей.
- Звонарь ты? С дороги его волок, под шумок и уволок.
- Гы-гы-гы….
- Да у тебя ума не хватит. Ты, Кащеевна, что ль?
- Можа и я. Вы что ль нахаляву очиститель выжрали вчера?
- Да много ли он стоит?
- А верните.
- Ладно, хватит, - Уч-Кудук сверлил меня взглядом. – Я так мыслю, не простого полёта птичка попалась. Что, буржуй, молчишь? Признавайся, банкир ты или торгаш какой, магазинами владеешь? Что за тебя мы можем поиметь? Оптом или по частям продавать – сегодня, скажем, пальчик, завтра ушко, послезавтра хренделёк? Баба-то любит?
И после этих слов я понял, что молчание – это главное моё оружие. А может и спасение.
Бичам понравилось Уч-Кудука предложение.
- В город пойдём, разнюхаем – кто из важных птиц пропал. А потом решим, как из её пёрышки повыщипать.
Бородач оглядел бомжей:
- Макс сторожить останется – от его не убежит.
- А можа я? – предложила Кащеевна.
- Ну, от тебя-то зараз смоется.
- Так привязать….

[Гость]

Туман осел, и солнечная сень пробилась в окна. Макс развешал штаны сушиться, тельняшку и пиджачишко драный. Сидел, насвистывая, пришлёпывая ладонью по остатку оттяпанной на середине бедра ноги.
- До вечера жрать не придётся, - сообщил мне бодрым голосом. – А пить захочешь, вон вода в приямке.
- Это ж свалка, - напомнил я.
- Не обращай внимания. Я поначалу тоже…. А потом привык, ни запаха не чую, ни вкуса – лишь бы жралось да пилось.
- Отравиться можно.
- Я тебе вот что скажу, человек ко всему привыкает. Потому он и царь природы, что всеяден и живуч. Вот, скажем, листья пальмы – такая флора жёсткая, что ни единой твари не по зубам. А американские коммандос жрут их как салат, и желудки усвояют.
- Откуда познания?
- А ты думаешь, я всю жизнь на помойке? Нет, брат, шалишь. Я, Звезданутый, в Афгане воевал, в десантуре. Командиром БМД был. Меня орденом Красной Звезды сам Батя награждал.
- За что?
- За личное мужество.
- А поконкретней.
- Да было дело….
Макс надолго задумался.
- А потом орден отняли, из войск попёрли – я ж сверчком был – и засудили.
- Проворовался? – наслышан был о недоброй славе армейских сверхсрочников.
- Если бы. Селение одно освободили, а там наши ребята пленные, как котята друг за дружкой ползают – слепые, глаза-то духи повыкалывали. Мы их в санчасть отправили - айболиты канистру спирта взамен. Выпили, крепко выпили - чего-то захотелось. В зиндане пара-тройка пленных духов парилась – вертушку ждали. Мы их на свет божий извлекли, секир башка сделали и в футбол играть. Может, никто б и не узнал, да на беду вертушку раньше срока принесло, а там с конвоем особист. Как наши мячики увидел …. Вместо духов повязали и домой.
Очень ясно представил красную землю Афганистана и кровь на десантных берцах. Вот летающие от ударов головы не рисовались воображением.
- Где ногу потерял?
- Это уж после тюряги – отморозил, а потом гангрена.
- Родом-то откуда?
- Не местный. Да там бы и жить не смог – стыдно.
- Макс, а не рано ты на судьбе крест поставил?
- У тебя есть предложения?
- Попробую помочь, если сгоняешь по указанному адресочку.
Вечером Афганец доложил мои предложения собравшейся публике.
- Так ты всё-таки Н-ский? – усомнился Упырь. – А мы прошлись – и ни одна собака о тебе не плачет.
На этот раз в руки бомжам достались вполне приличные трофеи – колбаса, селёдка, хлеб. Водка на десерт. А может, прикупили, спроворив где-то деньги.
Сели ужинать, мне объявили:
- Ты на диете. Худеть будешь, буржуй, пока имя не вспомнишь.
После трапезы задумались, как устеречь меня от побега.
- Я с ним лягу, - вызвалась Кащеевна.
- Проспишь.
- Так привяжите.
- В коморку запереть, - предложил трактирщик.
- Со мной заприте.

[Гость]

И нас запёрли с Надеждой Власовой в одной из пустующих комнат административного корпуса – единственной, где уцелела дверь. Путь туда проделал на Филькиной спине, и, сколь ни вертел головой, кружения не почувствовал. Обнадёживающее обстоятельство. Стало быть, вестибулярный аппарат тоже можно обмануть.
- Ну что, басенький, повеселимся? – Надюха жеманисто подбиралась к моему запрятанному в штанах сокровищу.
- Это вряд ли.
- Почему?
- Физиология, - я кивнул на апатичное его лежание.
- А я кое-чего припасла, - лукаво усмехнулась совратительница, извлекая из кармана драной кофты початую бутылку с полукольцом копчёной колбасы. – Пей, закусывай.
Я глотнул из горлышка.
- Пей, пей.
Афродита начала раздеваться.
О, Господи, да неужто алкоголем можно отвращение залить?
- Пей, пей, - Надежда сделала мне знак.
И я сказал себе, плевать, пусть будет то, что будет. В одной руке бутылка водки, в другой полкруга колбасы и, как кефир с батоном, уминал их не чувствуя ни голода, ни жажды. Вот хмель достал – головка поплыла, вальсируя. Где-то ниже сердца, наверное, в желудке родилась жалость и прихлынула к глазам - пригладил голову Надюхе.
- Брось – не подъёмное это дело.
Отчаявшись разбудить во мне ответное чувство, Кащеевна прикорнула щекой на моих чреслах:
- Давно такой?
- Да нет, после травмы – с женой всё получалось.
- Красивая у тебя баба?
- Молоденькая совсем.
- Молодые все красивые. Помню, в девках мне тоже парни проходу не давали – голосистая была на всё село, а вышла замуж за городского.
- Что так?
- Позарилась - следаком в прокуратуре работал, потом судьёй заделался.
- Что ж не пожилось?
- Да вот. Где-то я слабинку дала, в чём-то он не уступил. Поймал меня с другим и выгнал из дому. Мне бы обождать, скромницей пожить – глядишь, сошлись ба: детки ведь у нас. А я во все тяжкие – мстила, мстила…. Ну и лишил, ползучий гад, материнства – сам судил. Вот так я здесь.
Надежда надрывно вздохнула и захлюпала носом.
- Ломать судьбу не пробовала?
- А зачем? Мне нравится.
- Эта грязь?!
- Компания. Люди простые, без выгибонов. Крыша над головою. А главное – свобода: ни тебе начальства, ни обязанностей. На боку кукуй, пока жрать не захочешь. Думаешь, голодаем? Не-а – и жрём, и пьём от брюха кажный день.
- Всяку дрянь.
- И ты привыкнешь, если дом не вспомнишь. Может, кочевряжишься? Так зря – мужики тебя задаром не выпустят отсюда.
- А ты?
- Что я?
- Ты помогла бы мне бежать?
- И-и-и-и, бегун. Ты хоть ползком-то можешь? А проползи-ка до двери. Не хочешь – встань на ноги. Ну, встань, встань – я погляжу.
Я выпростал из-под Надюхи ноги, не без труда, но поднялся на них. Голова держала – в смысле, не кружилась. Натянул брюки, застегнул молнию.
- Ты со мной?