Яков Есепкин ⇐ Поэзия

[Leda]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот тридцать четвертый опус

Яшма с золотом, блеклый нефрит
Иль опалы: еще бриллианты
Льнут к столам и черника горит,
А в салатницах майские фанты.

Девы грезили век об ином,
Все у юной томятся Киприды,
Белошвеек напутствует гном,
Тушь платков гасят желтию Фриды.

Тех ли Ад роковой посещал,
Цесаревнам коньяк соливали
Те ль Гиады, каких и прельщал
Цвет августа под мраком вуали.

Пятьсот тридцать пятый опус

Серебро, это желть серебра,
Антиохии роза жива ли,
Как тлеется еще мишура,
Где со Вакхом и мы пировали.

Романической девы чиста ль
Пудра лунная в мертвой целине,
С Бонапартом гуляет де Сталь,
Кесарь тайно спешит к Мессалине.

Тусклый елочный перстами снег
Ангелки, серебрясь, перевели,
И горят померанцы от нег
Страстных див, обращенных во ели.

[Leda]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот тридцать шестой опус

Славен пир и велик отходной,
Персть ночная меловниц ворует,
Столы яств и юдоли земной
Кто вкушал, ныне звезды чарует.

Се емины златые от вей
Белоликих царевен уснувших,
Мы и сами альтанок мертвей,
Дней не помним и теней минувших.

Яко свечки затеплит август,
Как лилеи еще отемнятся,
Излием со всемраморных уст
Желть и хлеб, кои ангелям снятся.

Пятьсот тридцать седьмой опус

Цита, Цита, о хвое таись
И серебро темни, аще яды
С вишней сахарной паки, веись,
Будут ангели помнить коляды.

Я узнал хищный выблеск зениц,
Увивайся опять мишурою,
Хватит в мгле прикровенных темниц,
Назовешься там царской сестрою.

Только юны шелковый покров
Отиснят диаментом и мелой,
Воспорхнем со алмазных шаров
Надо перстью сией онемелой.

[Leda]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот тридцать восьмой опус

Полон стол, на фаянсовый мрак
Белых яств титул царский низложен,
Шелк пеёт, веселится арак,
Чудна сельдь от лавастровых ножен.

Ах, соникнем, соникнем ко мгле,
Чтоб рубинами выбить макушки,
Щучьи главы, мерцайте с шабле,
К вам ли прянулись мертвые ушки.

Нас лишь бей, тусклый ядъ веретен,
Овиемся червицей альковной,
Пусть влачат златопевцев меж стен
Во тлеющейся пудре церковной.

Пятьсот тридцать восьмой опус

Се январское таинство мглы,
Течь фольги, меловые сапфиры,
Бланманже и с бисквитой столы,
Где ядят ли, хозяйствуют Фиры?

Как за нами следят со шелков
Злоголосые фри и мелятся.
Мелом вытисним хвойный альков,
Пусть и этим серебром целятся.

Вейтесь, феи, взвивайтесь легко,
Бейте ядом шары солитые,
Потешаясь над вдовой Клико
И макушки темня золотые.

[Leda]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот сороковой опус

До сирени во сенях витых,
До пенатов и как дотянуться,
Хоть виждите отроков святых
О тенях, сколь всепоздно вернуться.

Ах, порфирный безумствует май,
Ах, цветницы, цветницы блистают,
Кто успенный, сирень вознимай,
На венки нам ея заплетают.

Столы эти лишь отроцев ждут,
Круг сидят в опомерти родные
И места их пустые блюдут,
И сирени каждят ледяные.

Пятьсот сорок первый опус

Преведем золотыя каймы
Вдоль бордовых свечей и альковных,
Ель унижем серебром тесьмы,
Дисмос вытисним взлать для церковных.

Се вино иль осадок, нести
К пировой кутии и хлебницы,
Аще горечью всех не спасти,
Вам и ветхая кровь, и сольницы.

Ах, винтажные эти пиры
И картоны, и в мелах эльфиры
Увиют нас канвой мишуры,
Где и кровь – то златые порфиры.

[Leda]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот сорок второй опус

Бритвой тусклою правит нисан
Речь камен, благоденствуйте, Ады,
Где и маки земли Ханаан,
Где и лозные спят винограды.

Бойной цветени мало одно
Возалкавшим небес иудицам,
Яд лиют во златое вино,
Се ли нашим урочество лицам.

Мы одне в Гефсиманских садах
Вопием сквозь угольник червонный,
И горит о мраморных плодах
Всекаждящий соцвет благовонный.

Пятьсот сорок третий опус

Снова челяди гасят огни,
Циты злобные в пирах филонят,
Белоядные ль пряди они
С ангелочками нашими клонят.

Мило феям оперcным тлееть,
Дожидаться финала сиесты,
Зри, камена, хрустальную плеть,
Что и суе темнить палимпсесты.

Мы чудесную выбрали ель,
Хвои ярусы негой сенятся,
Ангелам тридевятых земель
Пусть гранаты зеленые снятся.

[Leda]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот сорок четвертый опус

Май порфирный лиется, кадит,
Хлебов млечных юдицы алкали,
Ах, за семи ль архангел следит,
Суе им небеса потакали.

Содвигайте столы, для камен
Мы живые, где ауры тают,
Во тлеющейся пудре меж стен
Тени мертвых колодниц летают.

Их ли в мае всезвёздность влечет
К пировым и фамильным аллеям,
Где лишь кровь наша присно течет
По фаянсам и темным лилеям.

Пятьсот сорок пятый опус

Яд готовь, Хрисеида, к столам,
Аще рано во цвете явиться,
Будем каддишей мглу зеркалам
Соливать и неречно язвиться.
То зерцальники – панны одне
Там свивают с червленою молью
Плесень вечности, в белом вине
Фурий точатся профили смолью.

Все невесты лишь царские, сем
Тушат веями холод зеничный
Пудры темных ланит и по всем
Плеснь виется и морок темничный.

[Leda]

Уважаемые читатели, коллеги! Книга Я. Есепкина «Космополис архаики» не издана. Окажите финансовую, либо иную помощь в издании великого произведения. Контакт w.yesepkin@gmail.com

[Leda]

Благодаря издательству «Москва», элитарный читатель наконец получил возможность приобрести одну из книг запрещенного в СССР великого русского поэта Якова ЕСЕПКИНА. Ищите ранее виртуальную настольную книгу русскоязычной интеллигенции «LACRIMOSA» в КЦ «Библио-Глобус», Московском Доме книги, интернет-магазинах (books-moscow.ru/esepkin.html).

[Leda]

Яков Есепкин

Катарсис

Репрография




Рек слово Агамемнон, зарыдал,
Разбил золотоструйный кубок о стол,
Тогда и речь свою он не узнал,
И ссребрился Иакове-апостол.

На яствах кольца змей позапеклись.
Не хватит просфиры и для келейных,
Виждь, розочки червовые сплелись
На чермных полотенцах юбилейных.

Распятие поправший Иисус
Явился из темничного подвала,
Волошковый венец усеял гнус,
Сквозь черен каждый змейка проползала.

И разве не ко Господу леса
Дощатые чрез очи возвивалисъ,
И разве не теряли голоса,
Во вретищах цари не предавались?

В лазоревой протлели купине
Юродивые, ставшие изветом.
Пусть нощно возрыдают обо мне
Муравушка-плакун со горицветом.

Зело пустое ль небо точит пляс
Цесарок над умолкшей окариной,
Плач мира сердце славское потряс,
Гортань ожгло погостной крестовиной.

Замкнул сон вежд тяжелых навсегда
Соль слез и юровые небосклоны,
Меж уст сиротских мертвая вода
Стоит, сребрясь пред ликом Персефоны.

Пред ней кровавокудрый лицеист
И достохвальный Дант, в жемчужной течи
Кружится имманентный сребролист.
Не воскрешая и загробной речи.

Огромный, чернорадужный букет,
Как в кактусе, в душе навек раскрылся,
Но вырвался один цветок на свет,
Ночным огнем он тотчас осветился.

Возлюбленные чада отпоют
Призорам христарадно славословья,
Им венчики точащие скуют
Апостольские темные сословья.

Ах, краски смерть размыла до костей,
Прорвалися рыданья с новой силой,
И Господь сам не ведал сих страстей,
Склоняясь над сыновнею могилой.

Смотри, за Богом гончие летят,
Волочатся вослед им живодеры,
У смертушки из персти всё хотят
Достати четверговые поборы.

Замученные крики приглушив,
Из твердых гробов молча мы вставали
И ангельский лелеяли пошив,
И каверные чарки выпивали.

Родные воздымали на Звезду
Слезами изукрашенные лики,
И Боже в самом нищенском роду
Изыскивал всецарские языки.


;;

Я к зеркалу боялся перед смертью
Приблизиться: тогда бы мертвый взор,
Мираж разъяв, золоченною твердью
Прожег очей живых огнеупор.

Червлены ль эти гробные веревки,
Черны ль, зерцало-брутто их взовьет,
Елико смерти нашей полукровки
Алкают, аще в серебре киот.

И чем утешить призраку живущих,
Удел его – молчание, печать
Для уст, к небесным царствиям зовущих,
Готова, стоит истинно молчать.

Нам ангелы Господние ни слова
Здесь молвить не велят, молчи, пиит,
Пусть жизни лихосорная полова
Над лотосами царственно горит.

Пускай одни алеющие маки
Апостолы взирают, невода
Полные выбирая, нежат зраки,
Богата рыбой мертвая вода.

Рыбачить здесь и можно, а притронный
Коллегиум божественных теней
Решит, кому речи, кому уронный
Рейнвейн алкать и красных ждать коней.

Живым одне лишь мраморники, зренье
Их слабо, разве гений отличить
Способен в адоцветном небозренье
Светила и бессмертью научить.

Нельзя венец терновием упрочить,
Молчи, молчи, доколе сам живой
И в мертвых только значен, муз порочить
К чему, нам возместят Эдем с лихвой.

Тот контур, угль чернивший ломким светом,
Годами отражался, вообще
Чтоб не пропасть, чтоб зреть на свете этом
Сосуд Пандоры в лазерном луче.

Сенсация и хит продаж. Последняя великая русскоязычная книга (Яков Есепкин «Lacrimosa», изд. «Москва») мгновенно сделалась едва ли не антикварным раритетом. Спрашивайте издание в КЦ «Библио-Глобус», Московском Доме книги, интернет-магазинах.

[Leda]

ЯКОВ ЕСЕПКИН

ЭФЕМЕРИДЫ

I

Кровь нисана с гортензий сольем,
Вспеним ею златые куфели,
Чти скитальцев ночных, Вифлеем,
Подавай им вино и трюфели.

Что ж успенных сильфидам корить,
Буде юность веселие имет,
Станем граций чудесных мирить,
Наши ль звезды тлеение снимет.

Челядь спит, во смуге ободков
Мы одне, в сукровице незвездной,
И не алчем вина и цветков,
И с Уранией плачем над бездной.

II

Челядь злая в лакейской сипит,
Ледяные рейнвейны у Цилий,
Кто сегодня во Аде не спит,
Вот мелки – их гасили меж лилий.

Се трилистники, будут листать
Мел царевны иль здравствовать чаши,
Обнажатся светилам под стать
Апронахи кровавые наши.

Горьки постные брашна, столы
Звездной ветошью Цили убрали,
И лиется желтица из мглы,
Где бесились меловые крали.

III

Со багетниц прогнать ли мышей,
Тальком оспину вретищ добелим,
Плачь, Вифания, золотом шей
Сонм юдиц, коих желтию хмелим.

Чахнут фрейлины в замках пустых,
Малахит изукрасил обсиды,
Мглой капличной огнем налитых
Винных яблок сех потчуют Иды.

Звезды мертвых любили всегда,
Яко гипс лицевой сокрошится,
Ныне червною станет вода,
Изваяний и Лета страшится.

IV

Из атласов, червонных шелков
Мгла востлит диаментовых сонниц,
Сколь в безмолвии красный альков,
Их поидем искать меж колонниц.

Аще мрамор темнее вина
И пасхалы о барве маковой,
Иудицам достанет рядна
Со узорчатой тьмой волошковой.

И начнут фарисеи пьянеть,
И юдицы еще отрезвятся –
На исчадном пиру леденеть,
Где алмазные донны резвятся.

V

Се, незвездные яства горят
На столах и цветки золотятся,
Четверговок сильфиды мирят,
О лилеях менины вертятся.

Ах, претмились земные пиры,
Благ к эфирным август данаидам,
Неб и звезд тяжелее дары,
Оявленные тихим обсидам.

Хоть несите порфировый хлеб,
Вин диамент солейте на мрамор,
Мы тогда и в огранности неб
Мглу оплачем сиреневых камор.

VI

В небозвездной смуге Одеон,
Молодые рыдают сильфиды,
Спит фиванская челядь, неон
Тьмой златя, умиряются Иды.

Что и плакать, лихих палачей
Лишь бесят во крови апронахи,
Со рубиновых ломких свечей
Татям лепят просфирки монахи.

Нощно ль ангелы зло сторожат
Сей путрамент и червные тесьмы,
Где светильные воски дрожат,
Хоть и с углем о перстах, но здесь мы.

VII

Мел вифанских трапезных столов
Отражением Цин испугает,
Нет чернила и звезд, Птицелов,
Немость эти канцоны слагает.

Се и вечеря, хлебы, вино,
Розы с терпкою мятой, не снится
Яко ад, соглядим все одно:
Плесень хлебницы кровью тиснится.

Май не вспомнил цветков золотых,
Видят Фрея ли с бледной Еленой,
Как обломки фаянсов пустых
Прелились ядовитой беленой.

XIII

Цветь и свечи в узорчатой мгле
Красных маков и барвы пасхалий,
И фаянс на просфирном столе
Утонченных коснутся ли Талий.

А и будем каморно молчать,
Аще веселы здесь фарисеи,
Их звездами и тьмой соличать,
Где текут столования сеи.

И обручников алы найдут,
И граальской умолятся чаше,
И тогда нас каймами сведут,
По челам воск свечельниц лияше.

IX

Тусклый август серебро лиет,
Яства чахнут о столах и хлебы,
Во незвездности благих виньет
Это мы ли пируем у Гебы.

Дале немость, одно и молчим,
Зря в хлебницах фиванских лилеи,
Всё диаменты неба влачим,
Всё пречествуем нощи аллеи.

Вот еще соявимся из мглы,
Яко ангельский сад безутешен,
Юродные оплакать столы
И вишневую цветность черешен.

X

Кто и нежные помнит цветки
О басме серебряной, из Греций
Зелень перстную бьют на венки,
Здесь кантоны иные, Лукреций.

Полны яств и араков столы,
Огнь рейнвейнов гасится фаянсом,
Что, рубинные, дать вам, юлы,
Тешьте пифий хотя мезальянсом.

Высоко ль до адвенты снегов,
Нас ко мглам сонесет ли Цивета,
Угощайтесь – нагорных лугов
Слаще нет золотого оцвета.

• В издательстве «Москва» вышла книга Есепкина «Lacrimosa». Практически одновременно она поступила в продажу в России, Финляндии, США, Польше, Канаде, Израиле, других странах. Издание предваряет аннотация:
«Яков ЕСЕПКИН – самая закрытая фигура в современной русской литературе. Имя писателя окутано тайной. Известно, что после выхода в самиздате его сборников «Готика в подземке» и «Классика», юного гения восторженно приветствовала советская провластная литературная элита. Между тем он всегда оставался кумиром андеграунда. Есепкина считали надеждой отечественной изящной словесности. Но официальным писателем «ночной певец» так и не стал. Несмотря на усилия в том числе профильных секретарей СП СССР, ни одно его произведение в Советском Союзе не было издано. Реформатор языка и поэтики ввел в русскую литературу жанровое определение г о т и ч е с к а я п о э з и я и оказался вне Системы. Сборники продолжали выходить в самиздате. На рубеже тысячелетий фрагменты из главной книги поэта-мистика «Космополис архаики» опубликовали российские альманахи, это вызвало волну восхищенных откликов в прессе. Есепкин согласился на несколько интервью. И вновь исчез. С годами «Космополис архаики» обрел негласный статус последней великой русскоязычной книги. Ее эстетическое звучание, внешняя мрачность претендуют на эталонное соответствие канонам избранного жанра. Сложное сублимированное письмо Есепкина (нарочито архаический тезаурус, лексические новации, тяжелая строфическая текстура) всегда ассоциировалось с изысканной художественной элитарностью, эмблемной символикой интеллектуальной литературы. Данное издание можно считать первым приближением к творчеству культового автора.»